Василь Быков - Повести о войне

— И хотя большинство людей, — говорила Люба, — предпочитает менее богатые витаминами, но более усвояемые… Что это ты придумал? — недоуменно посмотрела она на Алексея. — Прищепки зачем?

— А вот зачем! — воскликнул, внося чистые тарелки, Васюков. Взял одну из прищепок и ловко прищемил себе ею нос. — Фот… Деперь и жуппродукты ешть мошно!

Солдаты со смехом последовали его примеру. Даже Люба не выдержала, прыснула в ладонь.

— Ну и расфетчик! — восхищались отдыхающие. — Ну и колофа!

«Неужели это был сон? — думал Карпов. — Неужели сон?»

Он посмотрел на свою тарелку, на порцию водянистого пюре, на черный ошметок субпродукта. Пахло сургучом, клеем. А в памяти на языке жили головокружительный аромат и вкус бульона. Да, конечно же, куриный…

Он потянулся к прищепке.

— Что, Алекшей? Пез брищебки не итет? Ешь тафай! Нешего!

…С черным ящиком патефона в единственной руке в комнату вошел Сан Саныч.

— Анекдоты не надоели? Объявляю вечер отдыха!

Вскочив с коек, солдаты стали торопливо застегиваться, оправлять гимнастерки, со значением прокашливаться.

— Любовь Ивановна — оглянулся на дверь Сан Саныч. — Можно входить!

Люба вошла и стеснительно потупилась. Старшина поставил пластинку.

— «Амурские волны», — произнес он, — вальс…

— Как говорится, разрешите? — подлетел к Любе Васюков.

Они медленно закружились. Остальные отдыхающие, оживленно переговариваясь, улыбаясь, стояли в полной готовности, даже руки уже протянув. Только старшина, уставившись в черный круг пластинки, не обращал, казалось, никакого внимания на происходящее.

— Ну, хватит! — не выдержал наконец веснушчатый. — Дамы меняют кавалеров!

Но и ему удалось потанцевать с Любой совсем недолго.

— Отлипни, друг! Ишь, какой прыткий после картошки!

Еще кто-то закружил Любу в танце и еще кто-то. И снова завладел ею Васюков.

— Сан Саныч, переверни пластинку, — потребовал он, — там фокстрот есть!..

Бледное лицо Любы зарумянилось, глаза блестели. Она попыталась найти взглядом Карпова и не заметила даже, как сменил кто-то Васюкова. Как снова сменил Васюков кого-то… И снова…

— Отдохни, артист! Вспотеешь!

Карпов придержал Васюкова за плечо.

— Может, и ты передохнешь? — проговорил он с хрипотцой.

— Ничего, сейчас второе дыхание придет. Поскучай!..

Карпов, сколько сил было, сжал ему плечо.

— Хватит!

— Ребята! Ребята! — бросив очередного кавалера, подбежала к ним Любовь Ивановна. — Вы что? Леша, я же не для удовольствия танцую, я… Культмассовая работа, пойми. Ну, хочешь, давай с тобой, ну!..

— Моя очередь еще не подошла, — выдернул он рукав, — кто последний? Я за вами!..

Она побледнела.

— Тогда… Тогда… Паша, пошли?

Васюков радостно согласился. Они закружились, а Карпов, ни на кого не глядя, прошел в коридор, схватил ушанку и выскочил во двор.

Ждал он довольно долго. Озяб.

Из дома слышалась шипящая музыка патефона, потом донеслась общая живая песня:

«Мой костер в тума-ааа-не светит, искры гаснут на лету, нас с тобой никто-оооо-о не встретит, мы простимся на-ааа мосту…»

Но вот посреди смутно голубеющей заснеженной поляны возникла чья-то фигура.

— Кис… Кс… Кисанька, кс…

Он узнал голос Любы.

— Миууу… — послышался откуда-то тихий доверчивый ответ.

Алексей не увидел кошки, но понял, что она уже здесь, потому что Люба опустилась на корточки и стала ласково приговаривать.

Покашляв, чтобы не напугать их, он подошел ближе.

Кошка неторопливо лакала из плоской крышки от котелка, оторвалась на миг и взглянула на него круглыми электрическими глазами.

— Она к нам из Ленинграда прибежала, — произнесла Люба, — чувствует, что здесь ее не съедят. А в дом не идет, боится.

— Люба, объясни хоть ты… Почему это мне сны на ходу снятся?

— Какие еще сны?

— Ну… Про будущее. — Он тоже присел на корточки, заглянул ей в лицо. — Ты плачешь? Обиделась? Понимаешь, я ведь и в самом деле не могу танцевать. Курить научился, а танцевать…

— Боюсь я за тебя, Леша. Я вчера по шоссе шла и руку чью-то увидела. Оторванную… А у нее вся ладонь в мозолях.

— Хм… Наш брат, значит, работяга…

Она вытерла рукавом ватника слезы.

— Ты… Ты вот тоже… Смелый… Тебя тоже каждый день могут…

— Это верно, могут, — с некоторой важностью согласился Алексей, покосился на Любу и добавил: — Нас нынче, когда поощряли, генерал спрашивает: женатые есть? Тогда Васюков, конечно, в своем репертуаре, есть, говорит и на меня показывает. А генерал, видно, когда-то толстый был, так китель на нем от смеха прямо скособочился…

— Не поверил, значит, — поднимаясь, смущенно произнесла Люба.

Карпов остался сидеть на корточках.

— Я, Люба, смотрел сейчас, как ты танцуешь… Со всеми… И понял… Ты ведь совсем одна…

— А ты? — спросила она, вглядываясь в небо.

— И я… Знаешь что, Люба? Давай поженимся.

— Как это? — удивилась она.

«Объясни ей, — подумал он, — будто не понимает. Маленькая…»

Вокруг стояла мирная, звенящая от легкого морозца тишина. Только едва слышно перекатывался вдали орудийный гром, небо слабо вспыхивало, пульсировало, так, словно вдоль горизонта протянулась горная цепь, состоящая из одних действующих вулканов.

Карпов поднялся.

— Как, спрашиваешь? — быстрым движением он крепко схватил ее за локти, притянул к себе. — Двери не запирай, я… Я приду… Поняла?

Она, как видно, поняла, потому что изо всех сил стала вырываться. Вырвалась и побежала к дому.

— Ты что? — крикнул он с досадой. — Сама же говоришь, что убить могут!.. Приду! Жди!..

Вздохнул, снова сел на корточки и погладил кошку.

— Вот возьму и съем тебя, — задумчиво погрозил он, — чего уставилась? Не веришь?

Утром после завтрака старшина построил отдыхающих во дворе. Все вокруг за ночь ровно занесло снегом. Глазом не определишь, глубоким ли. Карпов шагнул, как в омут, а на поверку вышло, что в самый раз. Разведчикам слишком глубокий снег не на пользу, в сапоги набивается.

— Ну, что, товарищи? — спросил Сан Саныч. — Тепло было спать?

— Благодать! Как в варежке!

— Мы с Карповым за этот месяц первый раз без сапог спали, — сказал Васюков.

— А теперь погрейтесь работой…

Принялись пилить и колоть дрова, складывать поленницу.

Вышла во двор с пустым ведром Люба. Прошла мимо и даже не посмотрела.

— Здорово, Любовь Ивановна! — заорал Васюков. — Умойся снегом, белей будешь!

Она не откликнулась.

— Люба… — догнал ее Алексей. — Брось… Ну, чего ты? Ведь не пришел же… Я пошутил…

Набрав в ведро снега, она ушла. С досады Алексей замахнулся топором на здоровенную колоду, но так и не ударил.

— Карпов! Васюков! — высоко подняв единственную руку, старшина размахивал какой-то бумажкой. — Телефонограмма!.. А как же рацион? — подойдя ближе, спросил он сумрачно. — Все в котле.