Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

Швырнув на стол трубку, Шпильке снял с вешалки шинель, каску, сунул в кобуру парабеллум и бросился к двери.

Курт Зомеркранц, который привел сюда профессора, стоял как вкопанный у порога. Лейтенант приказал ему поднять по тревоге всю команду. Когда солдат выполнил приказ, Шпильке велел ему позвать фельдшера, чтобы тот перевязал покалеченные руки Сантоса. И еще велел лейтенант передать его просьбу румынскому коменданту, чтобы старому доктору давали хлеба вдоволь и одели.

Сантос махнул рукой:

— Это ни к чему, герр лейтенант! Буду жить в гетто, как все. Не нужны мне ваши подачки…

— Замолчи, ферфлюхте юде! Расстреляю на месте, как собаку!..

Пинхас Сантос уставился на разъяренного Шпильке, покачал головой:

— Вот теперь узнаю вас, начальник. Вот это ваш подлинный язык. В этой роли вы, ей-богу, лучше, чем тогда, когда прикидываетесь ягненком…

Солдат Зомеркранц повел профессора к выходу. Шпильке выбежал во двор, его солдаты, толкая друг друга, бросились к машинам. Где-то далеко над станцией поднимались густые облака дыма и столбы огня. Там бушевал пожар.

Как известно, Тарас Моргун в Лукашивке не слыл болтуном. К тому же он был медлительным, неторопливым человеком. Когда ему предстояло что-нибудь сделать, он любил сперва хорошенько все взвесить и обдумать. Ничего, мол, не горит, успеется!

В селе он некогда был среди тех парней, на которых красивые девчата заглядывались. Одна из них ему даже понравилась, и он собирался засылать сватов, но так долго собирался, так долго думал, пока девушке это не осточертело, и она вышла замуж за более проворного и ловкого парня.

Несколько раз девушки на выданье играли с ним такие шутки, и он засиделся, как говорится, до седых косм…

Холостяк Тарас Моргун только к сорока годам пристроился примаком к вдове с двумя детьми.

Это была внушительная, крепкая женщина, острая на язык, жизнерадостная и веселая. Она могла заговорить десяток таких молчальников, как Моргун. И она его заговорила. Не успел он как следует обдумать — стоит ли делать этот шаг, как она уже затянула его в свои сети.

Не успел оглянуться, как это свершилось. Он стал примаком.

Ее звали Наталья, но когда она в третий раз вышла замуж, ее уже называли не иначе как Моргуниха.

Она трудилась в артельном саду, ухаживая за яблонями и сливами. Вечно была озабочена домашними делами и детьми. Но как бы она ни была занята, у нее всегда находилось время, чтобы постоять часок-другой с соседкой и рассказать веселые истории, всякого рода сплетни, от которых у женщин колики в животе делались от смеха.

Хотя Моргуниха уже была в летах, она считала, что двоих ребят для нее маловато, и подарила своему новому супругу еще троицу…

Бабы по этому случаю шутили:

— Моргуниха, когда ты успела, ведь твой Моргун любит долго думать, пока решит…

— Ничего, у меня он долго не думал…

Моргуниха не принадлежала к тем женам, которые досаждают своим мужьям. Крепкая, шустрая, она отлично сама управлялась в хозяйстве, начиная от рубки дров и кончая починкой обуви для семьи. Обрабатывала сама свой огород, садик возле дома и отлично вела не такое уж маленькое хозяйство. Когда она выходила на порог, ее окружало множество гусей, кур и петухов, уток, а также собак и кошек.

Соседи часто удивлялись, почему, дескать, сама тащит она воз, на что Моргуниха неизменно отвечала:

— Вы что, не знаете моего муженька? Он любит много думать, ну и пусть! Может, до чего-нибудь и додумается… А ждать, пока он мне поможет… состаришься…

И все же она уважала его за то, что он был честен, не пил, не дрался, любил детей, не только своих, но и ее двоих, не делая между ними никакой разницы. Гостинцы покупал всем поровну, одежду — тоже. По характеру был человеком мягким, охотно помогал другим, выручал в беде. Односельчане, хотя иногда и любили подтрунить над Моргуном, относились к нему с уважением и доверием.

Его избирали в правление артели, поручали разные посты. Но то, что он любил долго раздумывать, мешало его карьере. Все делал очень медленно, с толком, с расстановкой. Со многих постов пришлось его отстранить из-за неповоротливости. Вот, к примеру, он был завхозом, заведовал зерновым складом, на котором необходимо было починить крышу. И он до того долго раздумывал, как и чем ее чинить, пока не хлынули дожди и пропало много зерна. За это ему сильно влетело, пришлось даже два-три месяца отсидеть. С тех пор ему долгое время солидных постов не доверяли. А потом работал заместителем председателя артели — и тоже не справился. Тогда вручили ему воз и пару лошадей, велели до поры до времени работать ездовым…

Он в душе возмущался, хоть и помалкивал. Но зато обрадовалась Моргуниха. Заявила при всех, что это для ее муженька работа в самый раз! Более того, она поручила бы ему не лошадей, а волов… Те медлительны, как раз ему под стать. Но сам он, однако, долго ходил недовольный, злой на все и на всех и некоторое время отказывался брать вожжи в руки.

— Не везет! — грыз он себя. И в конце концов пришел к выводу, что в этом никто не повинен, кроме него самого…

На долю этого безобидного и доброго человека пал выбор стать в Лукашивке старостой. Один бог знал, как он этого не хотел, как противился. Но ему угрожали расстрелом…

Моргун всеми фибрами души ненавидел оккупантов. Когда ему пришлось согласиться занять пост старосты, Моргуниха смотрела на него как на обреченного. Она еще тогда, на сходе, рвалась к трибуне, хотела обругать его, а заодно и немецких оккупантов, которые заставили мужа взяться за это мерзкое дело. Но благоразумные соседки остановили ее, не дали и слова сказать. Опасная это была игра. Правда, она и сама видела, как весь кипел комендант, как готов был всех перестрелять от злости — ведь никто не соглашался стать старостой. И несмотря на то, что Моргун согласился, он тут же твердо решил: как бы там ни было, он никогда не будет верой и правдой служить оккупантам. Будет действовать так, чтобы не обижать людей, наоборот, помогать им чем только можно. А со временем постарается избавиться от этой позорной должности.

Да, если кто-нибудь может подумать, что ему легко и просто быть старостой, то это глубокая ошибка… Особенно здесь, в Лукашивке, где каждый знает тебя как облупленного. Поступишь чуть не так — и твоя жизнь на волоске. Здесь не до шуток! Край глухой, на отшибе, в стороне от большого шляха. Если допустишь какую подлость по отношению к громаде, быстро распрощаешься с жизнью…

Все это отлично понимал Тарас. А может, не столько он, как Моргуниха, без совета которой он не предпринимал ничего.

Наступили тревожные дни. Моргун и его жена прекрасно понимали, что с Гансом Шпильке нужно быть осторожным. Мясо, хлеб и другие продукты, которые требуют немцы, придется вовремя доставлять в райцентр. Тут уж ничего не поделаешь. Надо все делать так, чтобы Шпильке и его партнеры сюда пореже заглядывали. В соседних деревнях фашисты перестреляли и посадили за решетку немало ни в чем не повинных людей. Что касается Ружицы, то, как известно, удалось чудом спасти ее жителей, но опасность еще не миновала. Люди пребывали там в постоянном страхе. У них все забрали немецкие оккупанты. И Моргун, как и его односельчане, тайком помогал жителям Ружицы. Несколько раз лукашивцы отдавали ружичанам часть продуктов, собранных согласно разнарядке гебитскомиссариата и райуправы. Соль, спички и керосин Моргуниха привозила им из района. Самим ружичанам строго-настрого запрещено было выезжать за пределы села…