Геннадий Сорокин - Пропавших без вести – не награждать!

Николай Сергеевич уже вновь хотел грохнуть трубкой по рычагам, как вспомнил, что звонил совсем по другому поводу:

– Эй ты, помощник, ты еще на связи? Вызови ко мне Васькова и Зингера. И сам ко мне поднимайся. Живо!

Рогожин нервно закурил, поискал на столе пепельницу, но не нашел. Вчера была, а сегодня исчезла. Дневальный, что ли, стащил?

В кабинет, постучав, вошел запыхавшийся капитан, помощник дежурного по политуправлению.

– Товарищ полковник, – вытянувшись, начал он доклад, но Рогожин жестом прервал его.

– Здесь вчера была пепельница, куда она делась? – спросил Николай Сергеевич совсем не то, что хотел спросить.

– Не могу знать, товарищ полковник! Разрешите принести новую?

– Хрен с ней, с пепельницей, – Рогожин о каблук затушил окурок и выбросил в окно. – Раньше Барышников на службу опаздывал? Нет? Так почему вы не подняли тревогу по поводу его отсутствия? У вас пропал офицер, а вы и в ус не дуете. Что за дисциплина у вас в управлении?

Капитан промычал что-то невразумительное. Как вести себя с грозным московским полковником, он не знал.

– Вызови ко мне начальника отдела боевой подготовки флота. Барышникова, как привезут, арестовать и поместить на гауптвахту. Все понял? Иди.

«На кой черт мне сдался этот помдеж, я же мог ему по телефону все сказать? – Рогожин выдвинул ящик стола и нашел пепельницу в нем. – Мать его, да это же я ее сюда засунул! Стоп. Пепельница – верный признак стресса. Я, кажется, начинаю терять над собой контроль. Еще немного, и я тут таких дров наломаю, что потом сам не разгребу».

Манера прятать пепельницу появилась у Николая Сергеевича после работы в Омском горкоме партии. В 1936 году вторым секретарем горкома ВКП(б) был Самуил Куцман, зловредный еврей с дореволюционным партийным стажем. Как-то Куцман начитался популярных журналов о здоровом образе жизни и запретил в горкоме курение. За найденную на столе пепельницу с окурками он устраивал публичный разнос и лишал премии. Сотрудники горкома терпели, терпели издевательства начальника, да и накатали на него донос куда надо: мол, Куцман – скрытый троцкист, всячески порочащий светлый образ товарища Сталина (усы, трубка, френч). В НКВД отреагировали оперативно. Не прошло и месяца, как Куцман в рваной фуфаечке пошел по этапу оздоравливаться в амурские лагеря.

После истории с Куцманом Николай Сергеевич заметил, что, как только он начинает терять контроль над обстановкой, так машинально прячет пепельницу. Рефлекс выработался.

Полковник вышел на середину кабинета, несколько раз, закрыв глаза, глубоко вдохнул-выдохнул, постоял на одной ноге, задержав дыхание. Почувствовав себя в норме, Рогожин вернулся за стол, закурил.

«Черт с ним, с Барышниковым. Надо двигаться дальше».

Рогожин не был бы сам собой, если бы, подготовив двух замполитов, не подыскал третьего – старшего лейтенанта Передина из отдела физической подготовки и спорта. Но Передин после беседы с Николаем Сергеевичем обратился в санчасть с жалобами на пробудившуюся язву. Рогожин, узнав о малодушии старлея, готов был удавить его, но ничего не мог поделать – язва желудка, даже если она была диагностирована много лет назад, всегда могла напомнить о себе, а проверить за пару дней, симулирует язвенник или нет, практически невозможно.

До отправки конвоя оставалось совсем ничего, а все кандидаты уже выбыли.

Пора начинать все с самого начала.

Васьков из отдела кадров политуправления, Зингер, помощник Рогожина, и незнакомый подполковник из штаба флота явились одновременно.

– Слушайте меня внимательно, товарищи офицеры. Сейчас вы общими усилиями найдете мне кандидата в рейд на вражескую территорию. Требования прежние: возраст до 40 лет, отличная физическая подготовка, членство в партии с довоенным стажем и, самое главное, боевой задор в глазах! Кандидат должен быть от политуправления Северного флота или в крайнем случае от 14-й армии. О том, чтобы представить мне офицера из линейного подразделения, даже и не думайте. Понятно? Вариант: выдернуть из батальона морской пехоты штатного замполита и подсунуть мне – не пройдет! Время вам даю… – Рогожин посмотрел на часы.

Громко стукнув в дверь, в кабинет, не спрашивая разрешения, вошел офицер с красной повязкой дежурного по управлению.

– Явился, мать твою! Где Барышников?

Дежурный, ни слова не говоря, кивком головы предложил Рогожину выйти в коридор.

– Время вам даю – три часа, и ни минутой больше.

Николай Сергеевич вышел вслед за дежурным.

– Барышников обнаружен мертвым около своего дома. Он убит по пути на работу.

– Кто занимается расследованием? – спросил Рогожин первое, что пришло на ум.

– СМЕРШ, прокуратура, все там.

– Почему его обнаружили так поздно? – полковник не мог понять, как ему лучше поступить: выехать на место происшествия или сосредоточиться на подборе нового кандидата.

– Его вообще случайно обнаружили. Утром пацаны перед школой зашли покурить в разбомбленный дом, а там он лежит. Ножевое в спину.

«Не надо мне никуда ехать, – решил Рогожин. – Без меня разберутся».

Он отдал дежурному необходимые распоряжения и вернулся в кабинет. Через час ему на стол положили личное дело очередного кандидата. Не задавая лишних вопросов, Николай Сергеевич открыл лист с анкетными данными и оторопел.

– Вы в своем уме? Ничего больше не придумали, как бабу мне подсовывать?

– Товарищ полковник, – вкрадчиво начал кадровик, – с этой «женщиной» надо побеседовать, и тогда вам станет понятен наш выбор. Это, так сказать, не совсем обычная женщина.

Евгения Галушко родилась в 1912 году в бедной крестьянской семье в Тверской губернии. При крещении родня хотела назвать ее Глафирой, но мать настояла на редком и красивом имени Евгения. Потом, когда с девчонкой стали твориться нелады, родственники попрекали мать: «Нельзя называть девку мужским именем. Отсюда все беды!»

Лет до семи Евгения ничем не выделялась среди сверстников. Когда же настала пора идти в школу, то мать обратила внимание, что у дочери совсем нет платьев. Потребности в них не было – Евгения донашивала вещи за старшими братьями и всегда была одета, как мальчик.

С началом Гражданской войны по деревням прокатилась эпидемия сыпного тифа, и в качестве меры профилактики всех детей остригли наголо. Со временем девичьи прически вернулись к нормальной длине, но Евгения продолжала коротко стричься. Косы и ленточки были ей неведомы.

В период полового созревания, когда у девочек исчезает детская угловатость и появляются приятные мужскому взгляду округлости, Евгения Галушко ничуть не изменилась: грудь ее оставалась плоской, а бедра узкими и тощими. Месячные, начавшиеся в четырнадцать лет, в тот же год и закончились. Родители девочки были обеспокоены ее странным развитием, но старались не подавать виду: мол, подрастет, и все наладится. Остальные жители деревни так не считали и перешептывались, что Женька Галушко – девка бракованная, замуж такую никто не возьмет.