Геннадий Сорокин - Пропавших без вести – не награждать!

Николай Егорович, взмокший после урока судовождения, отошел в сторону. Самостоятельное управление судном никак не давалось ему: теплоход, ведомый Лоскутовым, так и норовил выбиться из кильватерного строя конвоя и пойти в одиночное плавание.

– Стоять за штурвалом только с виду просто, – сказал вахтенный офицер. – А на деле, как берешься ровный курс держать, так судно гулять начинает. Тут, Николай Егорович, не сноровка нужна, а чувство. Корабль чувствовать надо, тогда он тебя слушаться будет.

Лоскутов согласно кивнул: куда ему, сугубо сухопутному человеку, за полчаса научиться управлять теплоходом! Но в душе он был доволен собой. Сбылись его детские мечты: он постоял за штурвалом настоящего корабля и вел судно не где-нибудь, а в беспокойной Северной Атлантике.

Николай Егорович закурил, взял бинокль у вахтенного, осмотрел конвой: спереди и сзади от него шли английские, американские и советские сухогрузы. Слева бойко прыгал на волнах противолодочный миноносец. Справа угадывался силуэт авианосца.

«Если бы кто-то месяц назад сказал мне, что я буду в открытом море рассматривать авианосец, я бы ни за что не поверил. Обалдеть просто, все как во сне: море, военные корабли, я в ходовой рубке… А с другой стороны – ну и что? Увидел настоящий авианосец – и что с того, мир перевернулся, что ли? Ничего не изменилось. Как я был командиром рейдовой группы, так им и остался».

После обеда десантники и свободные от вахты матросы собрались в большой просторной каюте, переоборудованной под ленинскую комнату. Соседнюю каюту занимали Лоскутов и Монгол. Благодаря сквозной вентиляции разговоры в ленинской комнате были хорошо слышны в соседних каютах.

– Да нет такой нации! – донесся до Николая Егоровича голос Мазура. Заинтересовавшись спором, он залез на второй ярус, прислушался.

– Вот смотри, – продолжал бывший боцман, – чем хохлы в быту отличаются от нас? Ничем.

– Сало едят, борщ кушают, горилку пьют, – смехом вставил кто-то.

– А ты что, сало не ешь? Тогда мне свою пайку отдай. Я хоть не хохол, а сало уважаю!

– Тихо! – прикрикнул Мазур. – Коли в быту от нас украинцы не отличаются, то остается различие в языке. Тут вся суть. Украинского языка не существует.

– Это почему?

– Потому, что всякий язык – это прежде всего крепкое слово! Если есть в языке свои ядреные слова, то и язык есть. А если нет, то это не отдельный язык, а наречие того языка, у которого ты позаимствовал матершинные слова. Теперь понятно?

– Мудрено загнул как-то. На примере можешь объяснить?

– Могу. Чук, иди сюда. Скажи, как на твоем языке будет «ети твою мать»?

– У нас, однако, про мать нету. У нас так про старую собаку говорят.

– Давай про собаку, все равно никто ничего не поймет.

Чук в полнейшей тишине произнес короткую фразу на тунгусском.

– Вот видишь! – вскричал Мазур. – Видишь? Ты хоть слово понял? И я ни черта не понял. А не поняли мы его потому, как он говорит на своем языке, следовательно, он нерусский. А теперь скажи, если хохлу кирпичом по ноге звиздануть, то на каком языке он твою матушку помянет? На русском. Отсюда мораль – украинского языка не существует, такой нации, как украинец, нет.

– А как же западные украинцы? – возразил кто-то. – Они когда на своем языке быстро говорят, то ни слова не поймешь.

– И понимать ничего не надо, – раздался голос Кабо. – С развитием социализма языковые преграды между людьми будут устранены и так называемые «национальные» языки отойдут в прошлое. Раньше считалось, что единым языком при социализме будет эсперанто, но с середины 1920-х годов партия приняла решение считать языком межнационального общения русский язык.

– Товарищ Кабо, – оживились краснофлотцы, – а когда немцев победим, то и они будут по-нашему говорить? Все нации будут русский язык учить?

– Хватит болтать! – прервала начавшийся балаган Кабо. – Достали конспекты и запишем тему сегодняшнего занятия: «Закономерное стирание различий между городом и деревней как следствие развития социалистических отношений на селе». Чук, Иванов, Грин! Если вы неграмотные, то это не значит, что вы должны сидеть сложа руки. Гагин, раздай им по листу бумаги, пусть переписывают буквы с плаката.

В конце лекции десантник Иванов, прикидываясь простачком, спросил:

– Товарищ Кабо, скажите, а после победы коммунизма женщины будут больше на вас похожи или на здешнюю повариху?

В ленинской комнате все замерли, ожидая ответа, но для Кабо такие вопросы были не впервой.

– Главное, Иванов, – веско сказала она, – чтобы мужчины на тебя похожими не были, а то никакой коммунизм не построим. Всем встать. Смирно! Занятия окончены.

Поварихи на теплоходе не было, а была камбузная рабочая Глафира Короткова, высокая крепкая женщина лет сорока. Как понял Лоскутов, она доводилась родственницей капитану сухогруза и была в плавании уже не в первый раз.

С прогулки по палубе в каюту вернулся Монгол.

– Я уже в который раз убеждаюсь, что кличку себе надо выбирать самому. Ты представляешь, солдаты придумали Геку новое имя – теперь он Геккон.

– Гек не обиделся?

– Да нет. Я сказал ему, что «геккон» в переводе с латинского значит «маленький злобный змей». Вполне нормальное имя с тунгусской точки зрения. Вот Серапион – имя не очень…

Лоскутов обернулся на Монгола, но тот уже крепко спал, вытянувшись на шконке.

При рождении Монгола назвали Серапионом. На столь тяжелом имени, не имеющем уменьшительно-ласкательной формы, настоял его отец, желчный мстительный человек.

Шли годы. Мальчишка рос, отец ушел к другой, мать сошлась с плотогоном из соседнего района. В 10 лет Серапион заблудился в лесу. Поняв, что засветло ему не удастся найти обратную дорогу, мальчик набросал в яму у корней старой сосны лапника и уснул.

Среди ночи он проснулся. Стало холодно и страшно: ночной лес был полон зловещих звуков. Казалось, что из темноты за ним кто-то наблюдает, готовится напасть. Серапион нащупал палку, которую загодя положил рядом с собой.

– Просто так я не дамся, – прошептал он.

– Палка не поможет тебе, – сказал незнакомый голос.

Мальчик приподнялся из ямы. Осмотрелся. Никого вокруг не было.

– Ты кто? – спросил Серапион. – Где ты прячешься?

– Я дух Леса, – мальчик отчетливо услышал, как в лесу зашуршали листья на деревьях, словно кто-то огромный, гораздо больше колхозного быка, ломая ветки, из чащи шел к нему.

– Я везде и нигде, – шуршание листьев прекратилось. – Почувствуй меня!

Невидимая теплая ладонь прикоснулась к щеке Серапиона.

– Ты бог, о котором говорят в церкви? – с надеждой спросил мальчик. – Ты поможешь мне выбраться отсюда?

– Я не бог, – ответил голос совсем близко. – Это я заплутал тебя в лесу. Без меня ты бы уже давно вышел к деревне.