Геннадий Сорокин - Пропавших без вести – не награждать!

– Чего проще, – лейтенант Коломиец достал пистолет, вскинул вверх, но выстрелить не успел – вороны с презрительным карканьем разлетелись.

– Подожди, сейчас я попробую, – сказала Кабо.

Она дождалась, пока вороны снова рассядутся на березе, украдкой от птиц достала пистолет. Результат получился аналогичный. Не успела Кабо вскинуть оружие, как вороны улетели.

– А если из винтовки попробовать? – предложил Боков, врач отряда.

– Бесполезно. Вороны чувствуют оружие.

Боков подозвал бойца с винтовкой, поупражнялся в прицеливании по дереву. Всякий раз, как только он наводил ствол на ворон, они улетали. Коломиец вместо винтовки прицеливался черенком лопаты. Птицы на деревяшку не реагировали.

– Чук, иди сюда, – подозвал Монгол следопыта с луком. – В прошлый раз вы высмеяли «оружие каменного века», а теперь убедитесь в его эффективности. Чук, подбей ворону.

– Какую, Салихэ?

– Пусть подстрелит вон ту, что сидит самая крайняя слева, – попросила Кабо.

Чук натянул лук, прицелился. Вороны, свесив головы вниз, с интересом наблюдали за его действиями. Они поняли, что люди оказались хитрее их только тогда, когда заказанная Кабо ворона кубарем слетела с ветки, пробитая стрелой.

– Однако тут глупые птицы живут, – сказал Чук. – У нас бы уже улетели.

– Иди, занимайся своими делами, – отправил его рейдовик.

Вороны, покружив над лагерем, вновь уселись на дерево, высматривая, чем бы поживиться с кухни. Бродячая собака, прибившаяся к отряду, отыскала убитую птицу и убежала с ней в кусты. Чук догнал собаку, отобрал добычу, вытащил стрелу.

– Пригодится, однако, – сказал он собаке. – Вставлю новые перья, снова стрелять буду.

Между тем Монгол продолжал лекцию об эволюции.

– Вороны, самые умные птицы на свете, научились распознавать огнестрельное оружие в руках у человека, но разучились бояться летящей стрелы. Отсюда мораль: не уподобляйтесь воронам – не смейтесь, где не смешно.

Когда все разошлись, Кабо спросила у рейдовика:

– Я уже в который раз слышу, что они называют тебя Салихэ. Это что, твое настоящее имя?

– Так меня звали до призыва в армию. На русский язык, с некоторой натяжкой, «Салихэ» можно перевести как «сын вождя».

– Понятно, вождь у нас один, и ты ему не родня. Теперь скажи, Монгол, а ты-то из лука стрелять умеешь?

– Нет конечно же. Стрельбе из лука обучают с пеленок. Зато я умею вот так!

Он неожиданно выхватил пистолет и, не целясь, выстрелил по дереву. Две вороны рухнули.

– Впечатляет! – восхитилась Кабо.

Инструктаж офицерского состава отдельного разведывательного отряда «Посох» много времени не занял. Генерал Морозов, выслушав доклад Лоскутова, коротко переговорил с каждым офицером и направил всех в распоряжение Рогожина.

– Товарищи, в 18.00 всех вас жду на концерте русской народной песни в актовом зале штаба флота. Товарищи, явка обязательна. Попрошу никого не опаздывать.

– Товарищ полковник, – взмолился Монгол, – пожалуйста, освободите меня от концерта.

– Это почему же? Чем ты лучше остальных? – нахмурился Рогожин. Ему не понравилось, что кто-то смеет увиливать от организованного им культурно-массового мероприятия.

– Товарищ полковник, я же не русский, я в вашем народном творчестве ничего не понимаю. Вот если бы вместо русских песен послушать горловое пение, то я бы с удовольствием.

– Что-что «с удовольствием»? – заинтересовался политработник. – Горловое пение? Это что такое?

Монгол задрал голову и издал горлом хрипяще-булькающие звуки, словно в него заливали воду и душили одновременно.

– И это пение такое? – удивленно поднял брови полковник.

– Это старинная тунгусская песня, как парень едет в соседнее стойбище знакомиться с родителями невесты. Я бы еще спел, но у меня не очень-то получается. Звук при горловом пении должен из живота идти, а у меня он откуда-то отсюда идет, – Монгол показал на ямку между ключицами.

Единственный человек, который с легкостью бы разоблачил Монгола, был генерал Морозов, но он работал в своем кабинете и не слышал той ахинеи, что нес рейдовик.

– Пожалуй, тебе и вправду будет скучно на концерте русского народного творчества. Иди, я даю тебе увольнительную до отбоя.

Проходя мимо Лоскутова, рейдовик одними губами шепнул: «Утром приду».

– Товарищ полковник, я тоже не хочу идти на концерт, – сказал Лоскутов.

– Так, все свободны! – разогнал офицеров Рогожин.

Лоскутов остался.

– Товарищ полковник, я не хочу на концерт.

– А тебе-то чего русские народные песни не нравятся?

– Да ну их, нуднятина одна. «Ой, бородушка кудрява, а головушка кучерява!». Меня от этого лубка блевать тянет.

Николай Егорович понимал, что он дерзит, но ничего не мог с собой поделать. Кокошники, накладные косы, наведенный свеклой румянец и песни о березке в поле он считал издевательством над современным русским человеком. Спрашивается, кто-нибудь видел женщину, которая в быту носит кокошник? Никто. А с чего тогда решили, что кокошник – это истинно русский головной убор? Ах, в древности так ходили, при царе Горохе… Так ведь в древности еще и шкуры звериные носили, но никто же не говорит, что невыделанная козья шкура через плечо – это истинно русский наряд.

– Значит, так, – повеселел полковник, – если на концерте тебя затошнит, то выйдешь, поблюешь и вернешься назад. Понял? Не мне тебя учить, что на войне надо любить и ценить маленькие радости жизни: глоток водки, прикосновение руки красивой девушки, задушевную песню. Придешь на концерт и будешь, как все, хлопать в ладоши. Понял?

Переходить грань дозволенного Николай Егорович не собирался. На концерт, так на концерт.

В актовом зале рядом с Лоскутовым сел Васьков. Когда на сцену вышел девичий хор ансамбля песни и пляски Северного флота, Васьков прошептал:

– Выбирай любую из второго ряда.

– Ты чего, серьезно?

– На первый ряд не смотри и вопросов о них не задавай. Второй ряд, капитан, второй.

– Светленькую, ближе к правому краю можно?

– Сейчас хор закончит свое выступление. Спускайся на проходную, она будет ждать тебя там, – Васьков пригнувшись, чтобы никому не мешать, юркнул в запасной выход.

Лоскутов совершенно по-новому посмотрел на симпатичных девушек в военной форме, и русские народные песни предстали ему с другой, приятной и неизведанной стороны. Как он был не прав, отказываясь от концерта! Как душевно звучит: «По муромской дорожке стояли три сосны. Прощался со мной милый до будущей весны»!

Николай Егорович улыбнулся девушке. Она, перехватив его взгляд, понимающе улыбнулась в ответ.

Мать его, как жить-то хорошо на свете, когда тебе улыбается красавица из второго ряда!

В крохотной комнатушке офицерского барака учебного батальона завывая, как по покойнику, рыдала хозяйская дочка. Рейдовику это надоело, и он прикрикнул: