Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

18 января 1945 года. В связи с наступлением союзных войск Германия предпринимает отчаянную попытку эвакуировать Аушвиц и лагеря вокруг него. Около 60 000 узников отправляют пешком в город Водзислав на юго-западе Польши. Позднее это назовут «маршем смерти». Тысячи людей убивают перед маршем, и больше 15 000 погибают в пути. Из Водзислава оставшихся в живых узников поездами отправляют в концентрационные лагеря Германии. В следующие недели и месяцы такие же марши выйдут из лагерей Штуттгоф, Бухенвальд и Дахау.

Тюрьма Монтелюпих, Краков, оккупированная Германией Польша

20 января 1945 года

Переливающийся всеми цветами радуги луч света проникает в камеру сквозь малюсенькое зарешеченное окошко в трех метрах над головой, освещая квадрат бетона на противоположной стене. По его положению Халина понимает, что день подходит к концу. Скоро стемнеет. Она закрывает глаза, веки тяжелые от изнеможения. Прошлой ночью она совсем не спала. Сначала она винила во всем холод. Ее одеяло ветхое, а соломенный тюфяк совсем не защищает от леденящего январского холода, идущего от пола. Но даже по стандартам Монтелюпиха ночь была беспокойной. Кажется, каждые несколько минут ее будили пронзительные крики в камере этажом выше или чьи-то рыдания дальше по коридору. Страдания удушают; кажется, что они поглотят ее в любую секунду.

Число сокамерниц Халины сократилось с тридцати двух до двенадцати. Группу тех, в ком признали евреек, забрали несколько месяцев назад. Другие появлялись и исчезали каждый час. На прошлой неделе привели женщину, обвиняемую в шпионаже в пользу Армии Крайовой. Через два дня ее выволокли из камеры до рассвета, а когда солнце начало вставать, Халина услышала вопль, а затем треск выстрелов – женщина так и не вернулась.

Свернувшись на боку, зажав ладони между коленей, она балансирует на грани сна, иногда улавливая шепот двух сокамерниц на соседних тюфяках.

– Что-то происходит, – говорит одна из них. – Они ведут себя странно.

– Да, – соглашается вторая. – К чему бы это?

Халина тоже заметила перемены. Немцы ведут себя по-другому. Некоторые, как Бетц, испарились, что для нее подарок судьбы – ее уже несколько недель не вызывали на допрос. Охранники, которые теперь подходят к двери забрать заключенную или выдать оловянную миску с водянистым супом, в те короткие мгновения, что она их видит, выглядят спешащими. Рассеянными. Даже нервничающими. Ее сокамерницы правы. Что-то происходит. Ходят слухи, что немцы проигрывают войну. Что Красная армия входит в Варшаву. Могут слухи оказаться правдой? Халина постоянно думает о скрывающихся родителях, об Адаме, Миле, Якове и Белле, которые, предположительно, до сих пор в Варшаве. О Франке и ее семье. Получилось ли у Адама отыскать их? Неужели Варшаву скоро освободят? Будет ли Краков следующим?

Открывается дверь.

– Бжоза!

Халина вздрагивает. Она садится, затем медленно встает, все тело затекло, и идет через камеру.

От немца у двери разит несвежим алкоголем. Он крепко сжимает ее локоть, пока они идут по коридору, но вместо поворота направо, к допросной, он толкает дверь на лестницу – ту самую лестницу, по которой она спустилась почти четыре месяца назад, в октябре, когда ее впервые вели в утробу женской части Монтелюпих.

– Herauf, – приказывает немец, отпустив ее локоть. Наверх.

Халина хватается за металлические перила, крепко сжимая их с каждым шагом из-за страха, что ноги ее не удержат. На верхней площадке ее проводят в другую дверь, а затем по длинному коридору в кабинет, на непрозрачной стеклянной двери которого черными буквами написано «Hahn». За столом сидит мужчина – герр Хан, предполагает Халина, – в форме полиции безопасности с двойной молнией на петлицах. Он кивает, и в ту же секунду дрожащую Халину оставляют в дверях одну.

– Садитесь, – говорит Хан на немецком, глядя на деревянный стул напротив своего стола.

У него уставшие глаза, а волосы в некотором беспорядке.

Халина осторожно опускается на краешек стула, мысленно гадая, как именно гестапо планирует ее убить, будет ли это быстро или придется мучиться. Узнают ли когда-нибудь родные, если они еще живы, о ее участи?

Хан подвигает по столу лист бумаги.

– Фрау Бжоза. Ваши документы об освобождении.

Мгновение Халина таращится на него. А потом на документы.

– Фрау Бжоза, похоже, ваш арест был необоснованным.

Она поднимает глаза.

– Мы несколько месяцев пытались связаться с вашим боссом, герром Деном. Оказалось, что его банк закрылся. Но мы наконец нашли его, и он подтвердил, что вы та, за кого себя выдаете. – Хан крепко сцепляет пальцы. – Похоже, произошла ошибка.

Халина выдыхает. По позвоночнику ползет закипающий гнев, пока она смотрит на мужчину перед собой. Она провела в заключении почти четыре месяца, ее били и морили голодом. Она непрерывно беспокоилась о семье. И что теперь? Равнодушное извинение? Она в ярости открывает рот, но слова не идут. Вместо этого она сглатывает. И когда ее накрывает облегчение, смягчая гнев, у нее кружится голова. Кабинет вращается. Впервые в жизни у нее нет слов.

– Вы свободны, – говорит Хан. – Можете забрать свои вещи перед выходом.

Халина моргает.

– Вы понимаете? Вы можете идти.

Она упирается обеими руками в подлокотники стула и встает.

– Спасибо, – шепчет Халина, обретя равновесие.

«Спасибо, – шепчет она, на этот раз мысленно, – герр Ден». Он снова это сделал. Спас ей жизнь. Она не знает, сможет ли когда-нибудь отплатить ему. Ей нечего дать ему. Как-нибудь, когда-нибудь она найдет способ. Но сначала нужно связаться с Адамом. «Прошу, пусть он будет жив. Пусть семья будет жива».

В тюремной конторе она забирает свою сумочку и одежду и идет в уборную переодеться. Блузка и юбка кажутся коже роскошью, но внешний вид повергает ее в шок.

– О боже, – шепчет Халина, заметив свое отражение в зеркале над раковиной.

Глаза красные, кожа под ними цвета баклажана. Синяки на скулах побледнели до бледно-зеленого, но порез над правой бровью, широкий и покрытый черной коркой, вокруг которой кожа покраснела от воспаления, выглядит страшно. Волосы просто катастрофа. Наклонившись над раковиной, Халина складывает ладони ковшиком и умывается. Наконец она достает из сумочки заколку и, несколько раз расчесав пальцами белокурую прядь, закалывает ее сбоку в попытке прикрыть рану над бровью.

Сложив потрепанный тюремный комбинезон, она кладет его на пол, потом роется в сумочке, где каким-то чудом находятся часы и бумажник. Денег, которые предназначались Горским, конечно же, нет. Но ее фальшивое удостоверение на месте. Разрешение на работу. Карточка с адресом Дена. И – сердце уходит в пятки, когда она чувствует его под мягкой подкладкой, – удостоверение Адама. Его настоящее удостоверение. С настоящей фамилией – Эйхенвальд. Халина и Адам обменялись своими удостоверениями в начале войны, вскоре после свадьбы. Это была идея Адама.