Семен Шмерлинг - Диверсант

— Да поймите, обирается он, обирается… Пальцы так по одеялу и ползают… Такое бывает перед смертью. Вы молодые, не знаете, а я знаю. Если водит пальцами, как слепой, по одеялу, по простыне, значит, смерть близко. Вот мальчик этот…

— Идем к Соломону Львовичу, — решительно сказала Катя. — А то обирается, обирается… Да кто знает… Может, и так. Пошли.

Михеев хорошо понимал санитарку Фиму. Еще раз ее расспросил. Она повторила:

— Обирается, значит, то не жилец на этом свете. Не жилец.

Да, подумал Григорий, в его селе это горькое словечко было в ходу. И даже подтверждалось не раз.

Прошло несколько часов, и Михеев снова заглянул в палату своего тезки. У его койки стоял доктор Гальперин-Бережанский и внимательно наблюдал за больным. Он сделал знак: молчи и смотри.

Гриша лежал на левом боку. Лицо его замерло. Конечно, от непрестанной боли. А пальцы правой руки как-то странно двигались по одежде…

Похоже, что действительно обирается, как сказала санитарка. И стало быть, он не жилец. Доктор перехватил взгляд Григория и тихо сказал:

— Посмотрите внимательно… Странно. Есть в его движениях какая-то закономерность. Вы, как я догадываюсь, человек наблюдательный, полагаю, вас зоркости научили. Глядите…

Да, тяжело было его тезке — мальчику, наверное, горше, чем ему самому месяца полтора-два назад.

«Я хоть вообще без сознания был и ничего не чувствовал: никто, ничто и звать никак. А Гриша вроде бы в сознании. Или нет? Я-то здоровенный, кормленный. Дома все было. Яички, молоко… А уж хлеб у мельника несчитанный. А этот щупленький. Субтильный — вот точное слово. Едва душа в теле… И все-таки не обирается, что-то сознательное, управляемое есть в движении его пальцев. Да, одного пальца. Обирается? Нет».

На другой день Михеев снова дежурил у постели Гриши. На этот раз тот или спал, или был без сознания. Но прошел десяток-другой минут, он зашевелился, повернулся со спины на бок, вздрагивая от боли. Утвердился, опершись левой рукой, а правой стал двигать указательным пальцем по одеялу. Водил пальцем и не случайно. Михеев поглядел и усмехнулся про себя. Не просто водит, а чертит. Точно что-то чертит… Но что? Вот прямая линия. Вот поворот — это угол. Снова прямая. Безусловно, изображает какой-то чертеж. Медленно, как бы припоминая. Или запоминая. Еще прямая линия, угол… Замкнул прямоугольник. Гриша поднял голову, лицо его напряглось. Да, чертеж. Конечно, его не сохранишь на одеяле. Он должен запечатлеться в мозгу!

Немного отдохнув, мальчик повторил чертеж. Гораздо быстрее. Без остановок. Отдохнул и повторил в третий раз… Теперь уже и Михеев сумел запомнить все, что было изображено.

Очень знакомое. Очень. Похоже. Вот еще один повтор. Точно. Да это знает каждый школьник: теорема Пифагора. Пифагоровы штаны. Ай да мальчик Гриша! Не мелом на школьной доске, не в тетрадке, а на госпитальном одеяле чертит эти пифагоровы штаны… Да как-то их распевали:

Нет, не обирается он, не к смерти готовится, а к жизни, может, станет большим ученым. Может.

Спустя неделю, когда боли у Гриши поутихли, когда стало известно, что гангренозное воспаление остановили, Михеев решился поговорить со своим тезкой снова.

Рассказывал, что разглядел его чертеж на одеяле, спросил:

— Ты что, тезка, готовишь себя в математики? Еле живой теоремы доказываешь? Может, великим станешь…

— Нет, конечно, — улыбнулся Гриша через боль израненного лица… — Хотя математику и люблю, вряд ли достигну в ней высот. Я ведь всего больше боюсь, что от боли потеряю память, сознание, смысл, стану идиотом… Вот и теорему Пифагора повторял, — помолчал, а потом тихо и отчетливо проговорил памятные и Михееву пушкинские строки:

Случайно или нет, но после разгадки секрета мальчика Гриши, который вовсе не обирался, а упорно вспоминал геометрию, а потом произнес знаменитые пушкинские строки, Михеев стал вспоминать четче и увереннее все, что с ним происходило на фронте. И он наконец припомнил, что было с ним еще до финской «кукушки», до удара финским ножом и чудесного, загадочного его спасения… До этого он не в пехоте воевал, а был в трудном опасном десанте в тылу врага. И происходило это в середине февраля сорок третьего года. Тогда они, диверсанты, взорвали мост через реку Шелонь…

Возвращение памяти, ясность мысли радовали и поражали Михеева. Откуда что взялось? Уж не повлиял ли на него тезка, мальчик с Арбата, совершенный доходяга, который старался затвердить теорему Пифагора и цитировал стихи Пушкина. А может, ему, Михееву, стало до боли стыдно, что он такой «здоровенный мордоворот», как зло поименовал его особист Румянов, не может совладать с собой. Как бы там ни было, он ловил нахлынувшие воспоминания, сортировал их, сам себе задавал вопросы и отвечал на них.

Прежде всего он вспомнил капитана, старшего десантной группы. Фамилию он не смог восстановить, может, потому, что на память пришло его прозвище, казалось, что отпечаталось в мозгу крупными буквами: ЗЕВС. Невысокого роста, крепыш, коренастый, немногословный. Почему его прозвали Зевсом? Ведь так именовали греческого бога, старшего среди богов?

Но это можно понять — еще в учебном центре капитан славился как превосходный мастер-подрывник, специалист по подрывам железнодорожных путей и мостов. В этих делах он был действительно богом, рассказы о его действиях в тылу врага передавались из уст в уста. И все-таки досадно — его фамилия не приходила в голову…

Итак, приказал себе, Григорий, давай все по порядку…

Поздним февральским вечером сорок третьего года на грузовике ЗИС-5, привычно именуемом «Захаром», нашу группу десантников вывезли под город Калинин. Аэродром был за городом, на льду озера Селигер. Там их ждал самолет «Дуглас». Ночью поднялись в воздух. Когда вышли на боевой курс, Зевс по установленному в диверсионных группах порядку вскрыл пакет с заданием. В нем, как обычно, коротко и ясно было сказано: предстоит взорвать железнодорожный мост через Шелонь. У нас, десантников, сразу возник вопрос: как взрывать, каким способом? Капитан ответил: «Не спешите, гадать не будем, разведаем и решим. Для подготовки время дадено: неделя. Но не более».

До линии фронта «Дуглас» сопровождала пара наших истребителей. Дальнейший полет был одиночным. Тревожно стало, когда за передним краем засверкали разрывы снарядов, яростно забили зенитки. Но все обошлось, не достали. «По звуку били, — усмехнулся капитан, — нас не видели. Спасибо темной ночке».

Полет был недолгим. Последовала команда: «Приготовиться к прыжку». Десантировались на парашютах ПО-41 с принудительным раскрытием. Двумя группами, с обоих бортов. И тут все произошло удачно. Прямо как на учениях. Не зря такие прыжки мы совершали на полигоне много раз.