Семен Шмерлинг - Диверсант

Группы быстро собрались и затемно двинулись по снежной целине. Задача — дойти до реки Шелонь в один переход. Потому спешили: с одним коротким привалом отмахали километров пятнадцать. Двигались как учили: цепочкой по одной лыжне, маскировали путь — замыкающий заметал след конским хвостом. Да и пороша помогала маскировке.

Когда отдыхали в лесу близ Шелони, капитан с какой-то задумчивой улыбкой проговорил: «Эх… Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить»… Такие знакомые строки. Да я их вроде бы у Толстого читал. Точно, в «Войне и мире». В старших классах мы, парни, увлеклись историей войны с Наполеоном и даже всем классом на Бородинском поле побывали, благо было оно не так уж далеко от наших родных волоколамских мест. В памяти остались Багратионовы флеши, батарея Раевского, Шевардино… И меня как-то согрело, что наш Зевс напомнил мне Бородинские события…

Но лирика отошла, когда Зевс сказал деловито: «Вас обучали подрывать железнодорожные мосты. Неплохо учили. И практика была, правда, не под огнем. Вы знаете, как к объекту подбираться, как взрывчатку закладывать». — «Да, — ответили мы, — знаем». — «Знаете, но не все, многое на месте надо решать, потому как раз на раз не приходится. Где охрана немецкая? Пока неведомо. Как караулы меняются? Где у них посты, где секреты? Вопросов немало».

Отдельно повторил то, чему нас учили: «В железнодорожных мостах стратегического назначения есть специальная система подрыва. В опорах имеются минные колодцы… Но их проверить надо, да и не так-то просто доставить в эти колодцы взрывчатку… Да уж, гладко было на бумаге, но… Про овраги не забывайте. Короче, прежде всего разведка»…

Так на госпитальной койке и в госпитальном коридоре Григорий заново переживал, как он полз по снежной целине, медленно и осторожно приближаясь к железнодорожному мосту, как на рассвете долго высматривал немецких часовых, выискивал засады, секреты, отмечал смены караулов, следил за домиком, наверно, принадлежавшим путевому обходчику: кто из немцев входит в него, кто выходит… То же в разное время делали его товарищи. А трое десантников и сам Зевс на рассвете очень близко подползли к мосту и внимательно его осмотрели…

Но самое трудное и опасное было впереди. Капитан подозвал Григория и еще четырех бойцов и сказал им очень просто, даже шутливо:

— Вот что… Ребята вы могучие. Сущие амбалы. Что вам стоит маленько грузчиками поработать. Будете перетаскивать взрывчатку на мост.

Оглядел нас: не заробели? И продолжил:

— Дело трудное, рискованное. Одной автоматной очередью всех четырех фрицы могут снять. Ползти аккуратно, не спешить. И упаси Бог направление потерять, дело-то будет в самый темный ночной час… Ясно? Ну с Богом…

Восстанавливая в памяти ту ночь, Григорий снова удивился вернувшимся к нему подробностям той рисковой вылазки. Вспомнилось, что вся взрывчатка весила двести килограммов, и их заход был не единственным. И что была взрывчатка особой: не толом, привычным для диверсантов, а так называемым сплавом «Л», который был гораздо мощнее тола.

Григорий, вспоминая, отчетливо представил, как в пургу метр за метром продвигался с грузом к мосту… Припомнилось и другое задание, поступившее вскоре за первым. Зевс назвал его минным мешком. То была хорошо рассчитанная, поистине хитроумная операция — установка мин на возможных путях вражеских караульных. Грянет взрыв, немцы кинутся нас преследовать и наткнутся на мины.

Опытным и заботливым был старший нашей группы. Поистине бог диверсий. Зевс. Обидно, что не удавалось вспомнить его фамилию, имя, отчество.

Была у нашего Зевса и хорошая помощница: непрестанная и непроглядная пурга. Падал снег, скрывал наших бойцов, а когда немцы открывали огонь, то вели его, как говорится, в белый свет как в копейку. Ни один диверсант не был ранен. А мост взлетел на воздух. Главное задание было выполнено, а вот отход, путь к своим, оказался тяжелым и страшным.

Выздоравливающий ранбольной Михеев вспоминал завершение шелонской операции тяжело и мучительно, как ощущение фантомной боли. И захотелось ему поделиться с людьми, конечно же, с медсестрой Катей и старым доктором. Да и время для этого выпало подходящее — кончалось дневное дежурство, и его друзей можно было застать в клетушке Соломона Марковича, громко именуемой кабинетом. Когда надумал пойти к ним, то в голову пришло памятное словечко старого врача, сказанное со значением: ГОДИТСЯ. То был совет Михееву разделять его воспоминания на две категории: одни закрытые, только для себя, секретные, а другие общедоступные, такие, которые могли произойти с любым пехотинцем или армейским разведчиком, действующим на переднем крае или в ближнем вражеском тылу. Последние можно передавать кому угодно. Доктор догадывался, что его сложный пациент далеко не все может рассказать, он многое должен секретить…

…После взрыва железнодорожного моста на Шелони операция развивалась поначалу удачно, и Григорию захотелось поведать то, что бередило душу, но, как ему представлялось, секретов не содержало.

Вот что он рассказал старому доктору и Кате:

— Шли на лыжах, петляли по лесу вдоль реки и в душе благодарили снегопад. Но вскоре развиднелось, и над лыжниками закружил немецкий одномоторный самолет-разведчик «Физлер-Шторх», вроде нашего «кукурузника». Самолет этот, проклятущий соглядатай, снижался и высматривал, искал нас. Пришлось петлять по лесу, по кустарникам… Но риск возрастал, и тогда капитан… — Удивительно, как только Михеев добрался в своих воспоминаниях до этого момента, так неожиданно в его памяти выплыла фамилия старшего группы — простая, проще некуда: Гаврилов. Гаврилов! А затем и имя, отчество — Владимир Владимирович.

Уверенный, что лыжный переход на фронте совершенно не разглашает его тайны, Григорий рассказывал подробно…

Укрываясь от воздушного шпиона, подразделение на лыжах свернуло в густой лес, а затем в редколесье. Место это было болотистым. Но в начале марта еще крепко подмораживало, можно было рискнуть.

Шли ходко, лыжня в лыжню, замыкающий, как и полагалось, заметал следы конским хвостом. Прошел сыроватый бодрящий снежок, теперь уж и вездесущий немецкий «кукурузник» не смог углядеть отряд, даровая маскировка.

Двигались уверенно и спокойно, как вдруг исчез передний, ведущий лыжник. Был — и не стало. Провалился… Следовавший за ним боец застыл на месте. Остолбенел. Перед ним пузырилось грязно-бурое пятно, болотистая жижа. Боец, ставший передовым, нашел в себе силы осторожно подползти к промоине, заглянул в нее, опустил руку, потом лыжную палку и не нащупал дна. И другие пытались прощупать эту ямину, но тщетно. Бойцы молчали…