Семен Шмерлинг - Диверсант

— Слушаюсь, — ответил Румянов и замялся… Ему хотелось узнать, почему начальство так неотложно не только заинтересовалось этим Бездоком, но требует немедленного расследования и доклада. Что за шишка такая этот солдат или сержант? Пусть даже из самой разособой части…

Полковник догадался о его невысказанном вопросе:

— Хотите знать, с какой именно целью спешно требуют результат дознания?

— Так точно.

— Мне это не-из-вест-но, — последовал ответ. — И действуем мы лишь в пределах части, нас касающейся… Не забудьте, чтобы он доложил о всех своих действиях после Сталинграда. Обо всех. Где. Когда. И как. До его ранения… Там, наверху, ждут немедленного ответа…

Полковник помолчал и произнес со значением:

— От выполнения этого задания зависит и ваше продвижение по службе… И ваше возвращение на фронт, в боевую часть. Не сидеть же молодому офицеру всю войну в тылу… Я знаю ваше желание…

Поспешая в госпиталь, Румянов упорно думал, как ему лучше и быстрее выполнить поставленную начальником задачу. Действительно от этого многое зависит…

Как будто и дело несложное. Спрошу — ответит. Вопрос — ответ. Вопрос — ответ. Да-а, спросить-то он спросит, но что ему ответит этот Бездок-Михеев? Скорее всего промолчит. Замкнется. Конечно, он долго, очень долго был без сознания и без слов. Ну, а потом? Ну, а потом молчал сознательно или маскировался. Разные байки рассказывал. Одну историю за другой. Некоторые Румянов слышал от доктора Бережанского и от медсестры Кати. Конечно, пережил Михеев много. Одна история с солдатом-белофинном, «кукушкой», чего стоит: смерть в глаза глянула. Или лыжный поход, в котором исчезали в бездну бойцы… Но про свои десанты в тыл врага — ни слова.

Отношения с этим ранбольным у Румянова едва ли не в первые дни были испорчены. Тот почувствовал его подозрительность и неприязнь. «Почему я его обидел? Отчего? Возможно, заподозрил: что-то скрывает? Не верил. Думал, что этот могучий человек притворяется беспомощным? Нет, скорее, не понравилось к нему внимание медсестры Кати. Вот с досады и брякнул: «Здоровенный мордоворот». Видать, так и было…»

Как с ним себя вести? Не ошибиться, ведь во что бы то ни стало нужно получить точный и подробный ответ от Михеева. Таков приказ. Извиниться. Мол, не оценил вас, не знал, а вы воевали в тылу врага… Нет уж, на такой кобыле к нему не подъедешь. Ничего лучше не придумаешь, как обратиться к доктору Гальперину, да и к медсестре Кате. Они же с ним не разлей вода… Прямо им скажет: секрет Бездока раскрыт, об этом знает начальство. Остается ему сообщить о своих последних боевых операциях. Точнее о самой последней — где и когда был тяжело ранен… Где и когда! Хорошо бы, чтобы он сам написал об этом. Но — стоп! Как же он напишет: правой руки нет, а левой писать не научился… Ладно, не сможет сам, пусть продиктует. Кому? Лучше всего медсестре Кате. Глядишь, еще и покрасуется перед девчонкой.

Не откладывая в долгий ящик — время не терпит — Румянов направился в крохотный кабинет старого доктора и вместе с ним — вот удача! — застал там столь нужную медсестру. Хотел было намекнуть Бережанскому, что помнит все о его заокеанском родственнике и этим подтолкнуть к энергичным действиям. Но подумал и отказался. Не надо пугать, лучше прямо сказать, что теперь высокое начальство знает: Михеев десантник-диверсант. И нечего темнить и выдумывать.

Так Румянов и сделал. Выслушав его, Катя одобрительно кивнула головой, а доктор светло улыбнулся и сказал:

— Слава Богу, давно бы так.

— Как? — оторопело спросил особист. — Выходит, вы раньше знали, кто этот самый Бездок?

— Н-не совсем. Но догадывались. И я, и Катерина.

— Почему же мне не сообщили?

— Тайна эта не моя и не Михеева. — И Бережанский ткнул пальцем в потолок. — А большого начальства секрет.

Румянов не нашел, что сказать. Подумал только, что не было у него и нет настоящего контакта с людьми, его окружающими. И видать, не случайно вспомнился ему молоденький комбат, который ни за что не захотел искать в своей батарее подозрительных людей и докладывать о них. Вспоминался и командир полка, который перед боем в землянке, где сидели офицеры, занес табуретку над его головой и жестко спросил: «Ну что? Будешь стучать на своих товарищей? Будешь? А то»…

Да уж, подумал особист, стращать старого доктора, тем более самого десантника-диверсанта Михеева, бессмысленно. Надо прямо сказать, что служба его в части особого назначения стала известна. Об этом сообщили старшие начальники. Поставили задачу: как можно быстрее вспомнить, что произошло с вами после Сталинграда. Вспомнить все непременно до вашего последнего боя. Надеюсь, такое донесение будет сделано.

Так Румянов и поступил. Михеев выслушал его внимательно и, показалось, с чувством облегчения. Даже улыбка обозначилась на его испещренном шрамами лице.

— Старшие начальники, — продолжал особист, — просили (он сознательно отказался от жесткого слова «приказали») вспомнить все побыстрее. Да, надо хотя бы вкратце все это записать… Понимаю, вам невозможно. А что если медсестра Катюша поможет записать ваш рассказ? Коротко. Самое главное. Согласны?

— Согласен.

Когда уполномоченный особого отдела Смерш старший лейтенант Румянов вышел из кабинета доктора Бережанского, тот, улыбнувшись, сказал:

— Ах, Григорий Михайлович, что ни делается, то к лучшему. Поди, надоело свои тайны хранить, баба с воза — кобыле легче. Вам вот что теперь надобно: хорошенько выспаться, минут шестьсот ухо придавить — и все будет ясно. Катюша вам ха-арошую таблетку презентует… Проснетесь молодец молодцом, будто живой воды напились. Тогда все и вспомнится…

Но Михеев теперь мог обойтись и без таблетки, и без сна. Вот уже день за днем, неделю за неделей он упорно во всех подробностях вспоминал свою последнюю боевую операцию. Все вроде прояснилось, конечно, кроме последней минуты, а точнее последних секунд, когда память оборвалась и сознание угасло. Надолго-долго. И тут ничего не поделаешь…

Теперь после ухода особиста он стал заново как бы прокручивать тот роковой десант. Странно, но поначалу ему и товарищам этот десант казался не таким уж рисковым по сравнению с предыдущими. Ни диверсии, ни схватки, а только поиск. Да и шло все ладом.

Выехали из подмосковного поселка Внуково в закрытом вагоне, из него выходили только на полустанках. Прибыли в Воронеж, а оттуда в поселок Усьман, где остановились в пустующем военном лагере. Жили там несколько дней. Затем разместились в трех ЗИСах, по группе в каждом, и ночью прибыли на аэродром. Три группы — три самолета «Дугласа». В группе Григория двадцать десантников, все знакомые и сработавшиеся с сорок первого года.