Семен Шмерлинг - Диверсант

«Притерлись», — как заметил старший группы капитан Жигунов.

Все Михеев вспомнил отчетливо-ясно, только одно «заколодило» — точное время этого десанта. Ясно, что год сорок третий, после Курской битвы. А вот месяц, день… То ли август, то ли сентябрь? Григорий не стал об этом думать. Авось вспомнит.

Как обычно, после взлета, в самолете капитан Жигунов поставил задачу. И теперь, в госпитале, она вспомнилась отчетливо: в тылу врага предстояло обнаружить скопление тяжелых немецких танков — «тигров», так их называли. Они уже показали свою мощь в боях под Орлом и Курском, были опасны и коварны. Десантников загодя познакомили с фотографиями «тигров», их боевыми качествами. Во время полета бойцы эти данные повторили. Приказано было определить места скопления, маршруты «тигров» и срочно сообщить о них в центр. В бой не вступать. Только разведка и целеуказание. В каждой группе — рация, радист, питание к радиостанции. Даже вспомнилось: вес этой аппаратуры двадцать килограммов…

Григорий порадовался, что вспоминает четко и подробно. Все, кроме точных дат операции. То ли август? Конец августа… Нет, скорее начало сентября…

Дальнейшие события он мысленно разделил на две неравные части. Первая — разведка, поиск немецких танков. Первая оказалась неожиданно короткой для его группы и — сравнительно с прошлыми десантами — легкой. Занимала она суток пять, не более. Группа капитана Жигунова обнаружила скопление этих мощных танков, определила их нахождение, и наш радист передал в центр координаты. Получил ответ, что целеуказание принято, и вскоре короткий приказ: немедленно возвращаться, как было условлено, самостоятельно переходить линию фронта. Выйти к своим.

Почему? О таком в десанте у старших не спрашивают, а те и не отвечают. Приказано — выполняй. Теперь в госпитале он предположил, что немцы их засекли.

Возвращение оказалось куда труднее и опаснее, чем поиск «тигров». Поистине не знаешь, где найдешь, где потеряешь…

В памяти Михеева возникла благодатная земля в сочной и пышной зелени… И опять сомнение: августовская? Или уже сентябрьская? Дни были теплыми, а то и жаркими, ночи прохладными. Поля чаще пустыми… Запомнились густые заросли чертополоха, едва ли не в человеческий рост. Через них продирались с трудом. Кто-то из ребят промолвил: джунгли. Заросли были кстати — маскировка. Но такой путь был недолгим, пошли редкие купы деревьев, луга с густым разнотравьем. Видать, местным жителям было не до покосов. Ночью помогали сумерки. Шагали быстрее…

В темное время старались пройти, а то и пробежать подальше. Днем отлеживались в густой траве. Днем лежка, ночью переход. Все ближе и ближе к своим. Примерно через дней десять, а то и пятнадцать такого марша услышали фронт. Именно услышали. Сначала отдаленный гул, потом уже артиллерийские выстрелы, разрывы, пулеметную и ружейную пальбу…

Всю историю этого десанта Григорий вспоминал спокойно и раздумчиво, но когда приблизились к самому решительному моменту, когда он оказался между жизнью и смертью, у него защемило сердце. Память оборвалась…

Успокаиваясь, он вышел в коридор и стал медленно и отрешенно шагать…

Прошли несчитанные минуты, а то десятки минут, и сознание стало проясняться. Так в госпитальные месяцы случалось не раз. Да и все реже. И все увереннее он восстанавливал свою память. На этот раз дольше, чем обычно.

Прежде всего ему представился дзот. Немецкий дзот. Так без малейшего сомнения определил командир — капитан Жигунов. Человек молчаливый. Слово — золото. Сказал: «Фрицевский. Не обойти». И еще: «Проверим». Сделал знак двум десантникам, находившимся на правом фланге цепи. Они поползли. Прошли несколько минут, и хлестнула пулеметная очередь. Веером. Капитан сказал: «МГ». Все поняли: немецкий пулемет «машинен гевер». Сделали еще одну попытку на левом фланге. Опять поползли двое. Снова пулеметная очередь. Десантники запереглядывались.

Капитан молча думал. Потом снял с плеч свой вещмешок. Мы с недоумением смотрели на его «сидор». Не перекусить ли он собрался перед решительным боем. Но вслед за жалкими остатками продовольствия он вынул из висевшей на поясе сумке две ручных гранаты и молча положил их в опустевший вещмешок.

Что это означало? Мы догадались без слов: будем взрывать этот фрицевский дзот и пробираться к своим. Стали тихо, осторожно подползать к вещмешку и заполнять его боеприпасами, у кого что было: гранатами, толовыми шашками, ракетами. Григорий последний был у «сидора» и приподнял его — весил он килограммов двадцать, не меньше.

Замысел капитана был всем понятен без слов: приглушить огневую точку и прорываться к своим.

Кому первым ползти с самодельным снарядом к амбразуре, Жигунов не выбирал: рукой показал первому, кто ближе к дзоту. Им был рядовой Первухин. Григорий подумал: не случайно вышло, сама фамилия подсказала — Первухин, стало быть, первый.

По знаку капитана тот пополз. Метров в двадцати от амбразуры он неловко повернулся и зашумел… И сразу пулеметная очередь. Первухин вздрогнул и затих.

Все это Михеев вспомнил отчетливо, он был ближе всех бойцов к Первухину. И выходило, что ему и быть вторым. Ему напомнили: ближний боец похлопал по ноге, мол, твой черед, двигай… И он не стал задерживаться: быстрее — надежнее. И ползком добрался до Первухина. Жив ли тот? Потрогал. Послушал. Недвижим.

Не стонет. Не дышит… Надо, не задерживаясь, мне ползти…

Прихватив «сидор» с самодельной бомбой, как можно плотнее прижавшись к земле, словно пытаясь зарыться в нее, как крот, двинулся к фрицевскому дзоту… Появилась мысль: Первухин полз напрямик к амбразуре, а ты так не делай. Ты не Матросов, чтобы прямо в амбразуру… А ты чуть в сторону, левее ползи…

Прокрутил в голове, что надо делать: выдернуть запал. Тот зажжет бикфордов шнур. Горит секунд двадцать до толовых шашек и гранат… А там…

Ну вот и амбразура справа… Выдернул чеку. Толкнул «сидор» к амбразуре и попятился… как таракан… Грохот. Удар И все померкло… И подумать не пришлось, что тебя не стало.

Вот уж теперь ясно, что все мои беды и совершились там, у немецкого дзота. Может, и глаза там, и правой руки не стало, а может, руку в каком-нибудь прифронтовом санбате разбитую, раздробленную отпластали. Только боли фантомные о ней напоминают да десятки осколков, которые и по сию пору выковыривают, а иные небось на всю жизнь останутся… И ко всему был несчитанное время без сознания и без документов. Бездоком, какой-то собачьей кличкой именовался…

Утром следующего дня Григорий Михайлович Михеев диктовал медсестре Катюше свои, как выразился, мемуары. Послушать их пришел старый доктор. Послушал и покачал головой:

— Эк вы распространились, Григорий Михайлович, оченно длинно. Уж не гонорар ли за свое сочинение зарабатываете? Поверьте: заказчику такое не нужно. Что главное? Где, когда и как закончилась ваша одиссея. Коротко и ясно.