Семен Шмерлинг - Диверсант

Настало время, когда я смог поворачивать голову и глядеть подолгу в окно, из его проема видел заиндевевший сад, разметенные дорожки, а иногда и людей. Заново поразила белизна снега. То неяркая, спокойная, то слепящая блеском. И я испытывал вспышки восторга.

Среди находящихся в палате и приходящих в нее людей, как только пробудилось мое сознание, я стал отличать девушку с легкими и быстрыми движениями рук. Другие не могли так ласково сменить повязку, омыть мое лицо. Те некоторые открытые от гипсовой брони части моего лица, как и все оно, были изъязвлены мелкими осколками и обожжены, кожа опухла, и надо было обладать особой ловкостью, чтобы не причинить боль. Другие, как мне представлялось, не умели, а она умела. Я радовался ее голосу, чистому и певучему.

Другой запомнившейся фигурой стал пожилой человек. Доктор — часто называли его. Я заметил, что он был дружен с заботливой медсестрой, они часто разговаривали, улыбались друг другу, даже смеялись, позже догадался, что доктор смешил ее своими шутками. Казалось, что и без слов они понимают друг друга. Поначалу меня это удивляло: что общего у красивой нежной девушки с худым, сутулым стариком в очках. Спустя время заметил, что за стеклами очков светились добрые глаза.

Конечно же, оба помогали возвращению моей речи. Они часто и подолгу разговаривали при мне на разные темы, причем отчетливо произносили каждое слово, отчеканивали его. Возможно, именно по совету доктора девушка, к тому времени я уже освоил ее имя — Катя, когда делала перевязку, то все мне объясняла. Подобно футбольному комментатору Синявскому, который при трансляции матча живописал все, что происходило на поле, как ведут себя форварды, беки и голкипер, она называла все свои действия: «А вот сейчас сниму бинтик, сделаю примочку, а потом мазью помажу»…

Вряд ли она знала пути и способы возвращения сознания и речи, но ее желание передать мне смысл потерянных мною понятий и слов было так велико, что она добивалась успеха. Наверное, ее учил этому и старый доктор, он своим заразительным смехом, веселыми лучиками, часто бороздившими его лицо, помогал мне вернуть мою улыбку.

Впрочем, до улыбок было еще далеко, но бессознательно повторяя речи медиков, движения их губ, обезьянничая, я возрождал свою речь.

И вот настал момент, когда произнес свои первые слова, совершенно не понимая их значения. То были пять слов, точнее, цифр. Много позже узнал, что именно эти цифры, произнесенные бессознательно и многократно, задали трудную загадку и милой медсестре, и старому доктору, и еще многим людям, которые обязаны были найти их разгадку.

Кто бы мог подумать, что эти пять цифр вызовут такой острый и упорный интерес у разных начальников, даже очень высоких рангов. Они стали искать не только разгадку, но и результаты чрезвычайно важных событий. И меня, ранбольного с примитивной речью, едва возвращающимся сознанием, заставят вспоминать не только, кто я и откуда есть пошел, где как говорят, родился, где крестился, и что важно, где и когда именно участвовал в боях. Зачем-то требовали подробностей, добивались самого для них важного — последнего моего боя. Я это долго, очень долго не мог постичь.

После тех произнесенных мною пяти цифр моя госпитальная жизнь круто переменилась. И я мучился в догадках.

Успокоить, утешить Лиду, Лидушку, дорогую подругу, было невозможно. Разве найдешь оправдания: ссылки на рассеянность, забывчивость, усталость — все это ничего не стоило перед гибелью человека. Такого человека! Ругать Лиду? Как? Дура, дуреха, кокетка, ростопша… Она это и без меня понимает… Катя бормотала, что надо повиниться, ее, конечно, накажут, но потом простят, и она свою ошибку искупит делом… Но все напрасно. Глаза Лиды опухли от слез, она ничего не видела и не слышала.

Катя еще долго говорила в пустоту, но вдруг подумала, что и с ней тоже может случиться беда. Ведь у нее тоже есть подопечный тяжелейший ранбольной, гигант, которого называют Бездоком, человеком без документов, так он и в госпитальных списках значится. И ей стало тревожно. Ну-ка и с ним случится беда…

Поспешно облачившись в халат, загодя выстиранный и выглаженный, захватив лекарства, бинты и вату, она быстро вошла, скорее, вбежала в палату. Взглянула на койку своего загадочного пациента и застыла в удивлении и недоумении.

Бездок был не один, рядом с его кроватью на табуретке сидел доктор Гальперин-Бережанский. Его рука утопала в ручище закованного в гипсовый панцирь гиганта, а худое, морщинистое лицо мучительно изображало улыбку. «Что это за муки, — вслух изумилась Катя, забыв, что обращается к своему начальнику. — Зачем эта игра?» Чуть не вымолвила: «Связался черт с младенцем». Хотя скорее младенец с чертом… Так глупо было. Но вдруг разглядела, что лицо у Бездока просветленное. Подумалось: сознательное. Так вот оно что, гигант даже улыбается! Выходит, не зря наш доктор страдает от боли. Да и она вытерпела бы такое, чтобы вернуть сознание этому человеку. Речь. Память. Улыбку! Здорово, старый доктор знает, что делает. А больной, быть может, вспомнил игру, которой увлекались в детстве.

— Ах, — прошептал Бережанский, — терпение и труд все перетрут…

Сцена эта еще не была завершена, когда в палату вошел тяжелым шагом начальник госпиталя, невысокий, грузный человек, и воззрился на странную игру.

— Э-Э… Доктор… э-э… Гальперин… Что за дурацкие… детские забавы. Сколько вам лет? Вот еще объявился силач Бамбула, который поднимает два стула… Прекратить, это черт знает что!

— М-минуточку, — пробормотал доктор, с трудом высвобождая свою посиневшую руку и тряся ею, — м-минуточку…

— Ничего себе занятие для человека, которому руки должны быть дороги. Вот уж поистине: дурная голова — рукам покоя не дает. — Иронически улыбнувшись, добавил: — А, знаете, нечасто встретишь такого могучего еврея, как вы. Силушка по жилушкам… Ну и ну.

— Н-не скажите, товарищ подполковник м-медицинской службы… И почему это евреи должны считаться слабаками. В нашем местечке были силачи ого-го… Даже легенда ходила, весьма достоверная, об одном нашем земляке Мойше Слуцком, которого громко именовали чемпионом мира и его окрестностей, а также гордостью еврейского народа. Утверждали, что он самого здоровенного быка поднимал за хвост. Знаете, запросто. А когда в гражданскую войну в наше местечко ворвались то ли гетмановцы, то ли просто бандиты, он геройски сопротивлялся, раскидывая врагов дюжинами, потом завалил стены дома, и враги его были погребены…

— Н-да, красивая байка. Легенда, конечно. Не обижайтесь, но люди вашей национальности несколько субтильны и не очень-то, знаете, физически…