Семен Шмерлинг - Диверсант

Катюша и старый врач радовались моим успехам в рисовании и в возвращении речи, эти науки шли вместе, помогая друг другу.

От сомнительно прямых линий, неровных, шатких треугольников и квадратов я переходил к более сложным изображениям. Наивысшим достижением стал усердно начертанный мною домик, вернее, сельская изба. Особенно тщательно я изображал трубу с длинным-длинным вьющимся по ветру дымом.

Кто знает, до каких художественных высот я бы смог подняться, если бы наши со старым художником уроки внезапно не прервались. Мы с моим учителем пытались изобразить контуры церкви со звонницей, картину знакомую мне с детства, когда в закуток палаты, где стояла моя кровать, вошел человек в небрежно накинутом поверх гимнастерки белом халате с бугрящейся кобурой с пистолетом. Приблизившись, он стал пристально меня рассматривать, скорее, обшаривать глазами. Взгляд его, дотошный и острый, почему-то смутил. Человек этот наблюдал за мной, а потом обратился к вошедшему старому доктору и кивком головы позвал его за собой. Они вышли, а я почувствовал почему-то, что это появление неспроста. Тот пристальный человек приходил по мою душу. Стало как-то беспокойно, и охота к рисованию сама отпала. А вскоре развернулись такие дела, что мне стало не до художеств.

— Ах, Евгений Харитонович, Евгений Харитонович, вы опять наладились в свой девишник? — спросил уполномоченного отдела «Смерш» его пожилой коллега. — Опять в госпиталь к красавицам, небось какая-нибудь приглянулась? Что ж, ваше дело молодое, холостяцкое. И я бы туда помчался, коли бы десяток-другой годков скостить.

— Если бы так, к девицам, а тут служба. Расследование… Девчонка, дуреха, кокетка, ни за что ни про что погубила фронтовика. Героя. Вот и копаюсь. Не нарочно ли она ему зеркальце подсунула, а он, изуродованный, поглядел на себя… да и повесился. Вот и копаюсь. Ничего, кроме преступной халатности, не сошьешь. Да вот еще… мелочь. Один тяжелораненый, весь загипсованный, чуть ли не три месяца молчал, а тут вдруг заговорил… Скорее, забормотал. Цифры какие-то, одни и те же, повторяет, наверное, предполагая, номер полевой почты. Об этом я все же начальнику донесение написал. Так уж, для порядка. Информация-то пустячная… Ну, всего доброго… А сейчас схожу в автобат, давно не наведывался. Желаю доброго, легкого дежурства.

Однако поработать в автомобильном батальоне Румянову не пришлось. Дежурный по отделу, с которым ненадолго распростился, вызвал его по телефону:

— Евгений Харитонович. Срочно к начальнику. Как говорится, аллюр три креста.

— Что случилось?

— Без объяснений.

На пути к штабу, расположенному в большом и красивом здании, построенном в начале века, Румянов неотступно думал о требовательном вызове к начальству. Прежде такого не случалось. Служба в тыловом городе не изобиловала событиями. Встречи с агентурой, которые ничего, кроме нескольких скрывающихся дезертиров, не приносили. Контроль. Проверки. Рутина. И никаких надежд на перемены, на возможное возвращение в действующую армию… А война уже на Украине идет. Так и вылетишь безо всяких перспектив, без самой скромной медальки. Ни месяцы, ни год он будет все считаться молодым офицером, не понюхавшим пороху, вызывающим иронические, а то и презрительные улыбки у женщин.

Встречи со своим начальством, главным в военном округе чекистом, Румянов всегда ожидал с волнением и робостью. Пожилой коренастый полковник, участник гражданской войны, служивший в те горячие годы в латышском красногвардейском полку, был на редкость неразговорчив. Слово у него было поистине золото. То ли не совсем свободное знание русского языка, то ли, скорее, латышская сдержанность, немногословность сжали его речь до афористичности. Когда Румянова, офицера, оказавшегося неугодным на войне, представили полковнику, тот резким рубящим жестом прервал его смущенный доклад о своей неудавшейся фронтовой службе и промолвил, как говорится, короче некуда:

— Служите. И вернетесь.

Очевидно, он сразу понял самое заветное желание молодого самолюбивого неудачника.

Поспешно шагая по коридорам штаба, Румянов, волнуясь, пытался разгадать причину неожиданного вызова. Почти за полгода службы в тыловом городке никто так требовательно и срочно его не вызывал «на ковер». Служба была тихой, рутинной. А тут высокое начальство немедля потребовало явки. Что это? Новый прокол? Или важное, неотложное задание? Не задерживаясь, он взлетел на верхний этаж, где помещался его важный и секретный отдел, доложил дежурному. А тот резким жестом молча указал на кабинет начальника.

Румянов, негромко постучав, открыл дверь и доложил:

— Товарищ полковник, по вашему приказанию.

— Садитесь, — прервал его старый чекист и указал на стул перед своим столом. — И докладывайте подробно об этом… человеке без документов. Бездоке — так он значится в госпитальных списках?

«Вот оно что, — изумился Румянов, — оказывается, моя пустячная информация вовсе не пустячная».

— Итак, от кого узнали о нем?

— Узнал от врача и медсестры.

— Когда?

— С самого его появления, — Румянов слукавил. О Бездоке он узнал едва ли не через месяц после его появления в госпитале.

— Когда же он прибыл?

— Ну… около трех месяцев тому назад.

— Целых три месяца, — покачал головой начальник, — и никакой информации!

— Но он долго был без сознания. Почти весь загипсован. Открытая часть лица и все тело в осколочных ранах. Нет правой руки, — подстраиваясь к своему немногословному начальнику, молодой особист старался говорить коротко. — Признаки сознания, реакция на свет, на речь появились с месяц назад. А заговорил совсем недавно. Тогда, когда стали учить его рисовать.

— Рисовать? — изумился полковник.

— Да, старый художник учил. Линию. Треугольник. Квадрат. Домик с трубой. Получилось.

— И заговорил?

— Так точно. Пока цифры. Пять цифр. Одних и тех же.

— Что означают?

— Полагаю, номер полевой почты.

— Вы лично полагаете?

— Нет. Сначала доктор и медсестра. Что может вспомнить сначала травмированный солдат? Номер полевой почты.

— Что ж, правильно рассудили. Кто такие?

— Медсестра Катя и доктор Бережанский. Они много времени проводили с Бездоком.

Румянов старался отвечать коротко, памятуя, что сам начальник немногословен и от других длинных речей не терпит. Пытался понять, почему полковник уделяет такое внимание солдату, который так долго был лишен сознания и только заговорил. Подумаешь, какая важность номер полевой почты. Старший лейтенант и не подозревал, что такое сообщение так заинтересует полковника. А может, не только его? Надо понять, надо…