Валерий Строкин - Так и кончается мир [СИ]

— Тебя это тоже касается, — заметил капитан.

— Что? — Я посмотрел на капитана и только сейчас, как следует, рассмотрел его лицо: серое, лоб испачкан сажей, узкое, высеченное из камня, треугольное лицо. Белобрысые волосы стоят на голове ежиком, в больших темных глазах плещутся злость и усталость. Рот большой, красивый, жил собственной жизнью — кусал себя за губы, насмешливо и сердито кривился, ухмылялся, все время в движении.

— Что смотришь? Мой совет — драпай, пока не поздно. С такими командирами как у нас, от города ничего через неделю не останется.

— Володя? — капитан позвал солдата, но тот молчал, только грудь резко и порывисто опускалась и поднималась.

— Так что, Андрей Голодок, считай, что отдых закончился.

— Скорее всего.

Капитан прошел к столу, на этот раз он изменил привычке и выплеснул остатки водки в мой фужер.

— Будешь? — он посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой.

— Как знаешь, — капитан повел плечами, выпил и затянулся сигаретой. — Даже не верится, что час назад были в огненном аду.

— Он продолжается, — я закурил, сел в кресло, возле книжного шкафа.

Капитан показал на меня пальцем:

— Твой дом был последним.

— Не понял?

— Я ломился в два. Крысы?!! Все заперлись, никто не отвечал. Ни одна собака. Крысы! Решил, что в следующем вышибу дверь, а хозяину пущу пулю в лоб.

— Выходит, я не крыса?

— Не крыса, — согласился капитан. — Проклятье, — пробормотал он, вспоминая о сгоревшем танке и оставшихся там Саньке и Казахе.

— Они косили нас из пулеметов, не давая высунуться. Ничего, выбьют боевиков из города, загонят в горы и накроют вакуумной бомбой.

— В горах тоже живут мирные люди.

— К черту! — Закричал капитан. — Разве не видишь, что до них, никому нет дела? Начальникам с большими звездами на погонах плевать на мирное население, когда есть шанс получить новые звезды и папахи. Знаешь, по статистике, каждый четвертый, погибший в такую ночь — женщина или ребенок? Знаешь, что несколько часов назад говорил комдив? «Засранцы, берегите танки, помните, что они обходятся налогоплательщикам в полтора миллиарда рублей». А как быть с налогоплательщиками нам ничего не сказали. Никому не пришло в голову, что танки легче сжечь в городе. Вот такие дела, Андрей. Так что уезжай, сегодня же. Говоришь, актер?

— Актер.

— В кино снимался? — Капитан недоверчиво смотрел на меня.

— Снимался, — я пожал плечами.

— Например?

— «Угонщик».

— Не смотрел, — капитан разочарованно покачал головой. — Я часок посижу с тобой, а затем смотаюсь за нашими. Володьку на себе не перенесешь. Ему повезло, теперь он отвоевался, домой комиссуют.

— Бред какой-то.

— Что бред?

— Да война.

Капитан усмехнулся, — 0на всегда бред. Если бы ты знал, Андрей, в танке, сквозь стеклышко триплекса, на многие вещи смотришь по-иному.

— Догадываюсь.

— Об этом нельзя догадаться, надо посидеть в горящем танке, а потом тащить на спине залитого кровью друга. Пройдет время, увидишь, как налогоплательщики будут вешать на простых солдат ошибки командования, судить станут. Мы также виноваты в этом кошмаре, как и вы. Вина одинаковая. Эфир полон кошмарных сообщений с мест боевых действий, о нападении на мирный ночной город. Спешными рейсами вылетают или выезжают телевизионщики, чтобы успеть показать в следующем выпуске мой сгоревший танк, руины дома, раздавленного мужчину, убитую женщину или ребенка. Будут возмущаться лидеры политических партий, предлагать мудрое решение политической проблемы. Но, поверь, что большинство живущих за пределами этого города, вечером, после новостей, выпьют чайку, посмотрят вечерний американский боевик, почитают книжку и спокойно заснут, потому что их, засранцев, эта ночь не касалась своими крыльями. — Капитан отчаянно взмахнул рукой. Он подошел к стене, где висело радио, покрутил ручку. Радио молчало.

— Ничего, скоро оживет, — рот капитана скривился. Он устало опустился в кресло возле окна, посмотрел на стеклянный книжный шкаф, по губам проползла усмешка.

— Когда гремит война, музы испуганно или презрительно молчат.

— Пошло, — заметил я.

Капитан ухмыльнулся, похлопал по карманам, достал сигарету. Закурил. Спичка небрежно упала на подоконник.

— Дом твой?

— Нет хорошего знакомого моего отца.

— А он где, знакомый?

— Он геолог, сейчас в экспедиции на Камчатке. Собирается переехать жить на Сахалин.

— Вот жизнь, — капитан улыбнулся, покрутил головой. — Романтика. Ему повезет, если этот дом застанет целым, когда вернется. — Он поднял к глазам часы:

— Пять. — Посмотрел в окно:

— Совсем светло, — зевнул и резко поднялся. Замер перед шкафом с книгами.

— Высоцкий. «Нерв». Уважаю, хороший был мужик. Наш. — Губы капитана сжались в плотную бледную полосу, он не цитировал, а выдавливал из себя:

— Крутой был мужик, уважаю, — губы капитана усмехнулись, иронично и язвительно. Большие темные глаза смотрели на меня с непонятным укором и ожесточением.

— Вот что, Андрей, ты присмотри за ним, — он кивнул на притихшего бледного солдата. Грудь парня неестественно приподнималась и опадала — неровный, дерганый ритм.

— Я скоро вернусь. Я быстро. — Он подмигнул мне:

— Слышишь — на улице тихо.

Действительно, ночной бой затих, на улице застыла мрачная, напуганная тишина.

— Ничего, это ненадолго, — капитан опустил окурок в пепельницу. Неуверенно потоптавшись, направился к выходу.

— Вот и закончилась воробьиная ночь, что принесет день? — Я устало опустился в кресло покинутое капитаном…

Сон или явь? Извечная болезнь изнуренного подсознания или остаточная контузия от испытанного страха?

Стою перед раскрытым окном…

Рассвело, солнце вот-вот должно выкатиться из-за стены соседнего многоэтажного дома. Кажется, ночью шел дождь? Шел. В окно струится ночная, пропитанная влагой прохлада, пока не изгаженная выхлопами машин и заводов. С деревьев, березки, стройные мои красавицы, падают капли — дождь недавно закончился. В темных лужах отражаются деревья, дома, кажущиеся нежилыми, покинутыми своими обитателями — ни в одном окне не горит свет. Рано…

Неужели я простоял возле окна всю ночь? Боже?! — Я усмехаюсь, а сердце сжимают страх и ужас — пора, действительно пора… Лечиться. Такие болезни, говорят лучше лечить на месте, там, где нанесена травма. Но я не хочу возвращаться туда.

— Я не хочу туда возвращаться! — мысленно кричу и отшатываюсь от окна, падаю на расстеленную кровать. Взгляд приковывает пепельница — переполненная окурками. На миг передо мной мелькает ухмыляющееся, перепачканное сажей лицо капитана: