Валерий Строкин - Так и кончается мир [СИ]

Через месяц оркестр, в котором она занимает место первой скрипки, выезжает на гастроли в Америку. Они будут выступать на Бродвее, в Нью-Йорке, долгосрочный и хороший контракт. В дальнейшем — путешествие по всему свету, что говорит об успехе музыкантов и их дальнейшей коммерческой раскручиваемости. Как первая скрипка, Оля будет купаться в лучах славы и в заманчивых предложениях.

Оля, Оленька, Олечка, что же ты хочешь от жизни? Славы? Ты получишь её, зачем тебе я?

— У вас закурить не найдется?

Я поднял глаза, рядом стояли две девушки, закупоренные в одинаковую джинсовую униформу, волосы выкрашены в «блондинистый цвет» и в художественном беспорядке, от пролитого лака, торчали на голове во все стороны. Я протянул пачку с сигаретами.

— Благодарим, — девушки вежливо улыбнулись, цокая каблучками, отправились к кинотеатру. У одной, через плечо была переброшена темно-рыжая, замшевая, украшенная «индейской» бахромой, сумка.

«Как у Светки», — прозвенел колокольчик в голове, превращаясь в тяжелый, тревожный набат. Губы растянула горькая усмешка:

— Ах, Светка, Светка. Черт побери этот проклятый и сумасшедший мир!!!

…Юрка и его семья, на стареньком «Москвиче»' с прицепом «Зубренок», уехали на следующий день. Я остался один. Никуда не уезжал и не спешил, но по совету капитана дом без нужды не оставлял.

Как-то отправившись в поход за хлебом, наткнулся на баррикаду. Баррикаду занимали десантники федерации, а боевики-снайперы, которым Диктатор платил валютой, ловко отстреливали молоденьких солдатиков и случайных прохожих. У солдат я разжился хлебом и сигаретами. Через час парню, который мне подарил пачку «Примы», снайпер перебил коленную чашечку — он перебегал улицу. Друг рванулся его выносить, не выдержав жалобных криков раненного. Снайпер испытанным приемом — в коленный сустав — уложил друга. Больше никто не пытался оказать помощь, ждали вечер. Раненые кричали, солдаты бледнели, стискивали зубы, затыкали уши, ждали. А снайпер ждать устал, никто не покупался на его фокус: прогремели два выстрела, раненые перестали кричать, наемник им разнес черепа. Вот она, тонкая, ссученная игра на чувствах: у одного хорошо оплачиваемая работа за «баксы» и дома ничего не знающая семья — папа уехал на заработки, у других — непонятный долг перед родиной и не спящие по ночам родные: ждут и во что-то верят, до судного дня, пока не придет цинковый ящик…

Оскал дьявольской романтики: автоматы, стрельба, место подвигу, отрезанные уши духов, бесстрашные друзья, братья по крови, ночные рейды — есть что рассказать вернувшись не нюхавшим пороху на гражданке, пусть шире раскрывают рты… И вдруг… Все обрывается, к чертовой матери, болью и криком от развороченного пулей коленного сустава, забрызганная кровью и мозгами броня бетеэров, мостовая, стены домов — дьявольская роспись: зачем, почему? Стоял, живой человек, считал, что весь мир в кармане, все девчонки его, но мир остался, а человека не стало…

Мир остался, но обеднел, маленькая вселенная чувств и желаний испарилась… Другой, «некто» получит «баксы», радостный, крутым заработком и везением, вернется к жене и детям. Возможно, у него есть мечта съездить на Ривьеру, купить новую машину, жене шубу из натурального меха, детей устроить в гимназию… Барахло за жизнь — страшная расплата… Через неделю, в соседнем подъезде будут хоронить парня, погибшего на той Войне, обмененного на подержанный «Мерседес».

Дерьмо, а не жизнь, черт побери!

Черт побери!

Черт побери!!!

Светка!!!

…Спустя восемь дней, бои в городе затихли, боевики ушли довоевывать в горы. Войска федерации потянулись за бородатыми боевиками, оставляя обглоданный, обгоревший город с военными патрулями, заминированными подъездами, чердаками и подвалами, даже детскими песочницами. Ночью стрельба продолжается…

Я возвращался от капитана, после прощального вечера, нагруженный сумкой с подарками капитана: тушенка, водка, буханка хлеба, блок сигарет — дошедшая до армии гуманитарная помощь из Германии. Такой бред…

Танковый полк капитана перебрасывали «дожигать» в горы.

— Еще раз советую, хотя тебе это бесполезно, уезжай, это город мертвых, — говорил капитан.

— Мертвые города со временем оживают. Здесь полно людей.

— Помяни мое слово, в городе не будет покоя, хоть генералы и кричат о том, что война скоро закончится. Минимум — протянется год-полтора. Такое дерьмо быстро не заканчивается.

— Я скоро уеду, — пообещал я.

— Возьми мой адрес. Пиши на часть. На гражданке встретимся, выпьем, — капитан хлопнул по плечу, протянул тетрадный, в клетку, лист. Через три дня от КП-8 будет автобус, там распоряжается майор Злобин, он посадит тебя. Я говорил ему…

— Спасибо.

— Тогда прощай…

Мы крепко пожали друг другу руки.

— Может, еще встретимся?

— Может быть… Прощай!

С тяжелой сумкой, я тащился к дому по песчаному пляжу вдоль берега моря, здесь меньше шансов наткнуться на разлагающиеся и полуобглоданные трупы, на толстых, злобно ворчащих псов и крысиные тени. Основные бои пронеслись в центре, возле мэрии, оставив от нее черный остов, как от сгнившего зубного дупла; возле железнодорожного вокзала, через два дня он заработал; возле банка «Олимп», где разместилась новая мэрия; говорят, на Ленинском проспекте, там больше всего сгорело домов. Живые встречались реже погибших, до сих пор не всех убрали с улиц. Прохожие — шмыгающие тени, замирающие на месте при любом шорохе, чтобы в считанные секунды определить для наиболее выгодный путь к отступлению. Места сборов были возле выездных солдатских кухонь, на площади, рядом с разрушенной мэрией, где стояли палатки Красного Креста и какой-то помощи, возле Белого дворца Диктатора, на двух, находящихся в коматозном состоянии рынках, где легко меняли обручальные кольца на медикаменты и жратву… При желании, там можно купить танк или ракету «земля-воздух», или такие мелочи как пулемет, АКМ или ПМ, патроны на любой вкус.

О море, солнце, белых пляжных песках, на которых недавно нежились, не вспоминали, словно они исчезли в другом, виртуальном мире. Настоящее, выпало в кровавый боевик, разыгрываемый в высоких кабинетах. Я бы не только детям до шестнадцати, а всем ныне живущим, запретил бы смотреть и участвовать в таких «фильмах». Тем более, удивительно было услышать в тот вечер, как девичий голос не поет, а кричит, посреди пустынного пляжа, терзая струны гитары:

Нерифмованные гитарные частушки! Я остолбенело замер, но затем с любопытством продолжил путь.