Валерий Строкин - Так и кончается мир [СИ]

Светка, закатив глаза, восторженно цокала языком и шумно принюхивалась, делая попытки поднять крышку сковородки, я шлепал её по рукам.

— Соблюдай этикет.

Она широко раскрыла глаза и с деланным ужасом спросила:

— Мы что, будем только смотреть и нюхать?

— Нет, будем есть, пить и закусывать.

Я освободил сковородку от крышки и разложил по тарелкам картошку с тушенкой и шкварками — жирновато, но вкусно.

— Для слишком голодных возможна добавка, только совет — на ночь много не есть.

— Угу, — рот Светки был полон.

Я открыл бутылку.

— Не желаешь выпить за встречу и за знакомство?

Светка кивнула головой, показывая глазами, что не может говорить.

Рюмки наполнились.

— Уф, как здорово, даже не верится, — Светка подняла рюмку, — Это здорово, что я встретила тебя, Андрей. Ты меня вымыл и накормил. Напоишь — уложишь баиньки. Что ж, за хороших людей, которых изредка встречаем на жизненном пути!

— За встречу!

Рюмки звякнули.

— Уф, горькая какая, — Светка потянулась к салату. — Здорово, — выдохнула она.

Минут десять мы молча поглощали пищу, с ожесточением лязгая вилками по тарелке. Света потянулась за добавкой и только после второй порции восхищенно и устало выдохнула:

— Превосходно, кажется наелась. Андрей, еще по одной?

— Не вопрос, — я быстро наполнил рюмки.

— Теперь выпьем за то, чтобы закончилась проклятая война и чтобы Бог, или черт спросили с тех, кто её развязал. Будь они прокляты. Света поднялась, я тоже, мы выпили.

— Ты был на баррикадах?

Я поморщился:

— Так, проходил мимо.

— А я возле Белого Дворца на второй день среди солдат была, — Светка хихикнула, — представилась журналисткой с НТВ. Ну и бойня была. Рядом мэрия, так боевики диктатора, сволочи, в окнах мэрии раненных десантников вывесили, то есть — повесили. — Светка наполнила рюмки, — Во время штурма десантники пленных не брали. Я сама чуть одного козла в штатском не прихлопнула. Выходит из мэрии, лицо такое самодовольное, идиотское, из солдатской кепки мозги вытряхивает, говорит, мол, память от убитого лейтенанта останется. А я видела того лейтенанта — молодой, симпатичный парень. А он, козел, с этой кепкой — говорит, на память оставлю, — голос Светки сорвался.

Мы подняли рюмки, избегая смотреть друг на друга. Мимо нас проскользнула тень молодого лейтенанта.

— Меня чуть оттащили от него. Через час смотрю, несут козла на носилках. Снайпер ему пулю в ногу всадил, чуть ступню не отстрелил, она у него болталась. Ох, как он причитал, как кричал, — Светка всхлипнула.

Стиснув зубы, я потянулся за сигаретами. — Так и кончается мир, — пробормотал я, прикуривая.

— Что? — Светка тоже взяла сигарету.

— Английский поэт, Томас Элиот, однажды сказал:

Света вытерла глаза, вымученно улыбнулась.

— Хорошо и правильно сказал.

Есть не хотелось, мы встали из-за стола и вышли на улицу, на лавочку. Я прихватил вместе с сигаретами бутылку и рюмки.

— Смотри, в небе звезды, а на улице еще светло.

— Да.

Мы тесно сели, ощущая тепло друг друга, оно было необходимо, потому что в городе чувствовался дефицит на человеческое тепло, в продолжала гулять старушка с косой.

— Вот бы генералы, когда начинают опухать и беситься с жиру, выясняли отношения между собой сами, с помощью дубинок или кулаков, как в доисторические времена, — сказала Светка. — Штабелями кладут невинных людей, выясняя отношения, ху из ху, а после мирятся и целуются и все возвращается на круги своя. Награждают себя орденами до пупа и считают, что оказали великую услугу Родине и народу, который полностью не истребили. Пишут мемуары и, как ни странно, пользуются уважением плебса. Если бы я была матерью — сына никогда не пустила бы на войну, а весь генералитет разогнала и уволила.

— Не генералы и правительство начинают войну — мы… Мы виноваты, что допускаем её. История зависит не от слепого решения какого-то человека-идола, а от совокупности поступков всех людей. От нас, меня или тебя, наших мыслей, дурных и хороших поступков, желаний, даже минутного настроения.

— Ты что, желал войны?

— Я нет, но вспомни, что здесь творилось, какой был ажиотаж — все догадывались и предвкушали войну. Что это — глупое любопытство или наследственность от наших диких предков — пускать кровь ближнему? Зачем люди поперлись на баррикады, от кого защищаться, от самих себя?

— Если ты ожидал, что здесь будет война, зачем приехал отдыхать?

Я усмехнулся.

— Ничего я не ожидал. Когда ехал сюда — думал о другом. В родном городе меня обидели — взыграла гордость, захотелось на все плюнуть, скрыться и никого не видеть. А тут, дядя Рома — он вообще далек от грязной политики — уезжал в экспедицию на Сахалин, он и предложил скоротать время у него в гостях. Почему я сюда и приехал.

— Кто такой дядя Рома?

— Друг отца — геолог и хороший геодезист. Когда-то они вместе зимовали на Антарктиде, слышала про станцию «Мирный»?

— Слышала… Антарктида, — прошептала задумчиво Света. — Загадочное слово — Антарктида. Далекий и таинственный материк. Я никогда не увижу его и имею право сомневаться в его существовании — бывает и карты врут. Даже не представляю, что это такое, морозы, бр-рр-ррр. Я люблю лето, тепло… — Света поднялась.

— Ты куда?

— Пойду, принесу гитару. — Она покачнулась, хихикнула, — ой, кажется, ты меня напоил. — Ик, ик, — она рассмеялась и вбежала в дом.

— Выпей воды, — крикнул я вдогонку. Налив рюмку, пробормотал:

— За Антарктиду — далекую и мифическую страну!

Вернулась Светка, забренькала, настраивая гитару.

— Какую музыку ты предпочитаешь? — спросила она, пробегая пальцами по струнам.

— Я? Старый добрый рок, что-нибудь из «Дип Парпл», «Роллингов», «Ху».

— Старье, — скривилась Светка, — Я, конечно, тоже люблю «Ганс эн Роузес», но сейчас все слушают гранж, например, «Нирвану».

— Вот и сыграй что-нибудь из «Нирваны».

Светка рассмеялась:

— Я такое не умею.

— Тогда играй, что умеешь, — я наполнил рюмки. — Все, водка закончилась, — Я положил под лавку пустую бутылку.

— Хочешь Гошу?

— Нет, только не Гошу и не про его калоши.

— Тогда «Крематорий».

Я вздохнул:

— Пусть будет «Крематорий». Выпей.

— Звякнем!

Мы звякнули и выпили. Светка, ставя рюмку на лавку, случайно уронила. Рюмка упала на торчащий из земли круглы камень и разбилась.

— Ой, я такая неловкая. Я не хотела, честное слово, — она сконфуженно улыбнулась.

— Посуда и рюмки бьются к счастью, — отозвался я, подбирая осколки.

— К счастью, так к счастью, тогда загадаю желание, — она закрыла глаза, сморщила носик и о чем-то задумалась. В этот момент её пальцы ударили по струнам, она взяла несколько аккордов и запела, на этот раз спокойным, немного сипловатым голосом. Получалось у неё неплохо: