Нгуен Динь Тхи - Разгневанная река

Береги себя! Ты сейчас ослабла, и, если заболеешь, всем придется трудно. Но в случае чего не вздумай экономить на лекарствах! Обо мне не беспокойся и ничего не посылай, все равно вряд ли что дойдет. И потом, я не хочу, чтобы вы отрывали что-то от себя. Хватит и того горя, что я причинил вам! Сейчас все семейные заботы легли на твои плечи — эта мысль не дает мне покоя! Как много хочется написать, но уже не хватает места. Поцелуй за меня дочку.

«Пуло-Кондор, 1935 год…

Куен!

Мне разрешили послать открытку. Я получил твое письмо, где ты пишешь о смерти Там. Нет слов, чтобы выразить мою боль! Но ничего не поделаешь, мы должны собрать все свое мужество. Особенно ты, ведь теперь вся забота о маме и Тху легла на тебя. Мне ничего другого не остается, как только уповать на тебя.

Последнее время неважно стало со здоровьем. Но — жив! И уверен, Куен, недалек тот день, когда я снова буду с вами!

«Пуло-Кондор, 1937 год…

Здравствуйте, дорогие мои мама и Куен!

Обстановка у нас здесь несколько изменилась. Теперь можно не беспокоиться, что письма затеряются, и я смогу писать вам чаще. Как жаль, что все эти годы не было такой возможности, ведь я знаю, с каким нетерпением ждете вы моих писем! Не могу рассказать вам всего, что происходит у нас, но вы уже, наверное, сами слышали, да и в газетах сейчас много пишут об этом. С нами здесь стали обращаться лучше, это связано с тем, что во Франции к власти пришло правительство Народного фронта, помогли и протесты вьетнамской общественности. Недавно нам стало известно: во Франции растет мощное движение за освобождение политических заключенных в Индокитае. Куен, к тебе просьба: разыщи дома «Историю минувших династий» Фана Хюи Тю и посмотри главы 30-ю и 31-ю или 29-ю и 30-ю в книге шестой. Там говорится о регистрации и порядке сбора налогов, о денежной системе и аграрном строе, а в книге седьмой должна быть также глава о гражданском кодексе, законе о браке и земельной собственности. Попроси кого-нибудь, кто знает китайские иероглифы, в крайнем случае найми, пусть перепишет эти три главы. Копию (но не оригинал!) пошли мне. Сейчас нам разрешили читать книги, и я хочу воспользоваться этим и подзаняться.

Получил карточку Тху, теперь, как только взгрустнется, я смотрю на нее. Лицо у нашей малышки доброе, глаза, мне кажется, матери, но лоб, похоже, мой, такая же, наверное, упрямая будет! Хотелось бы иметь и твою фотографию, ведь с тех пор, как мы последний раз виделись, прошло уже пять лет. Да, вот еще что, пришли, если можно, открытки с видами рисовых полей. Так хочется увидеть родной пейзаж, здесь, на острове, все совсем другое.

А эти несколько строк я пишу для Тху. Дочка, ты знаешь, где сейчас твой папа? Слушаешься ли ты бабушку и тетю, помогаешь ли им? Если любишь меня, ты должна быть послушной, не шалить и не огорчать их.

«1937 год…

Здравствуй, Куен!

Все копии и несколько открыток получил, получил и письмо, где ты пишешь, что начала хлопотать о досрочном освобождении. Ты у меня просто молодчина! По-моему, ты сделала все, что могла.

Теперь нам удается просматривать газеты с воли, так что я слежу за событиями. И тем тягостнее переносить заключение, чувствовать себя связанным по рукам и ногам. Ты даже не представляешь, как мне дороги твои открытки. Посмотришь на знакомую с детства картину — и точно на миг вырвался из тюрьмы. Только здесь, в заключении, я понял, что значит для человека природа. Иногда обыкновенная зеленая веточка рождает столько чувств! Смешно сказать: с центральной и южной частью страны я познакомился благодаря вниманию правительства — это оно предоставило мне возможность совершить такое далекое путешествие, когда меня переправляли на место ссылки. Когда мы проезжали вдоль морского побережья, я впервые увидел исторические места, о которых знал лишь из книг: перевал Нган, перевал Хайван, величественную горную цепь Чыонгшон. Но всюду рядом с чудесами природы я видел ужасающую нищету, поистине наш народ влачит самое жалкое существование! И всюду одна и та же картина — что у нас на Севере, что и здесь. Вот в воде по колено стоит мужчина в одной набедренной повязке, штаны у него единственные, и, чтобы не замочить их, он закрутил их на голову в виде тюрбана. Сзади к поясу привязана маленькая корзиночка, туда он кладет мелкую рыбешку и креветок. Забросит вершу и шумит, топочет ногами, сгоняя в нее рыбу. Мне запомнилась одна сценка, которую я увидел на морском берегу, когда мы подъезжали к перевалу Нган. Большая песчаная отмель, песок белый, море синее — райская красота! И вот на фоне всей этой благодати по отмели бредет толпа голых мужчин всех возрастов, от мальчишек до стариков, с сачками на длинных палках. Вдруг все они засуетились, начали показывать друг другу на воду, которая порозовела от креветок, а потом, точно по команде, нырнули, только белые пятки сверкнули в воздухе.

Недавно я прочел в газете, что в Африку направлена делегация вьетнамских врачей с целью выяснить, нельзя ли переселить туда часть вьетнамцев. Ссылаются на то, что якобы у нас на Севере «перенаселение», чем и объясняется, по их мнению, хронический голод. Необходимо, дескать, на несколько миллионов уменьшить население! Но ведь у нас полно невозделанной земли! Миллионы бедняков на Севере голодают только потому, что лишены этой земли, а вовсе не из-за перенаселения! У крестьян отнимают землю, и они едут в город, а в городе работы для них тоже нет, так как никто и не думает создавать промышленность в колониях. И вот они ни с чем возвращаются из города обратно в свою деревню на те же несколько квадратных метров общинной земли и снова берут в руки верши и плетенки из бамбука для ловли мелкой рыбы и креветок. В конечном счете это их единственный источник существования. И снова день-деньской гнут они спину под дождем и солнцем, шагают от зари до зари по колено в грязи! Нет! Только когда вся земля будет передана в руки земледельца, когда мы начнем развивать собственную промышленность, только тогда избавимся от нищеты! Ну ладно, пожалуй, пора кончать. Да, что касается продажи огорода — решай сама. Но если продашь, постарайся в первую очередь расплатиться с долгами, а остаток сохрани себе на расходы. И не вздумай покупать что-нибудь для меня — все равно не дойдет!

«1938 год…

Здравствуй, Куен!

Одного из наших ребят отпустили домой, с ним я и посылаю тебе это письмо. Если он не занесет сам, то найдет способ переправить его тебе. Наконец-то могу писать тебе обо всем открыто, без намеков, не опасаясь жандармских глаз. Даже растерялся: так много всего накопилось за эти годы, что и не знаю, с чего начать.

Нет слов, чтобы передать тебе, какой зверский режим они установили на острове. Особенно в первые годы нашего заключения. Страшное это было время! В любой момент каждого из нас могли убить, забить до смерти. От пыток, побоев и издевательств наши ряды быстро таяли, а на место погибших с материка привозили новых. Остров Пуло-Кондор — настоящий лагерь смерти. Увидишь моего друга — поймешь, что значит кожа да кости. И я выгляжу не лучше. Несколько раз уже думал: ну все, конец! Однажды от недоедания перестал видеть и решил, что ослеп навсегда, но ребята подкормили — каждый отрывал понемногу от своего пайка, — достали лекарства, кое-как вылечили. Но самое жуткое из всего, что мне довелось здесь узнать, — это «норы», одиночные камеры под землей. На несколько суток и даже недель сажают человека в земляной мешок, где едва можно сидеть. Полная темнота, зловоние от собственных испражнений. Когда истечет срок и заключенного выводят из «норы», он не может держаться на ногах и не может смотреть на свет. Меня поражает изощренность наших тюремщиков! Я не в состоянии понять, как может человек дойти до такого изуверства! Ведь на заключенных сейчас смотреть невозможно, они уже потеряли человеческий облик. И все-таки мы остались людьми, а наши раздобревшие, холеные палачи — хуже зверей!