Николай Колбасов - Штрафники. Люди в кирасах

Фокин снял фуражку, вытер крупные капли пота на лбу и на лысине, согласился:

— Прекрасные ребята, майор! Но тренировать еще надо: выдыхаются скоро.

— Это поправимо, комиссар. На то и тренировки, — сказал Стрепетов, обращаясь уже к бойцам.

— Отощали малость на лагерной баланде?

— Дело знакомое, втянемся…

А Шубин вполголоса пообещал:

— Да уж будьте уверены, товарищ майор, хлопцы что надо… Они вам еще не один орденок добудут…

Стрепетов был доволен действиями роты и не скрывал этого. Ему очень хотелось верить, что так же слаженно рота будет действовать и бою. Но он знал по опыту, что так никогда не бывает. Потому закончил разбор призывом еще больше приложить усилий для достижения успеха в боевом совершенствовании.

Командир особо отметил слаженную работу первого отделения, которым командовал Шубин. Вася Чернышев после отъезда начальства прокомментировал это следующим образом:

— Гляди, братва, а наш отделенный начальства милостью отмечен… Я начинаю верить, что он когда-то не напрасно три кубаря носил.

В свободные минуты, выдававшиеся теперь так редко, они мечтали о будущем.

Вася, как всегда, не задумывался:

— Стоит ломать голову! Придет время — начальство скажет, оно газеты читает…

Костров был настроен мрачно:

— Когда искупишь, тогда тебе ничего не надо будет… Разве только пирамиду со звездочкой, да и то…

Валентин же с момента прихода в батальон, внешне оставаясь таким же, внутренне как-то переменился. Он, казалось, совершенно отвлекся от вопроса «виноват — не виноват» и занялся вопросом «быть или не быть».

Часто, жалуясь на чрезвычайную требовательность Стрепетова и огромную физическую нагрузку, кое-кто говорил:

— На кой черт нам все это надо! Что мы, фашиста не видали, что ли?

Бухаров обычно возражал:

— Фашиста-то мы, конечно, видали. Но его не видать, а бить надо по-настоящему. Батальон наш — такой кулак, которым гитлеровцам где-нибудь сразу скулу вывернут. Тут, если подучить, каждый может за двоих, а то и за троих сработать…

Наблюдая, как Валентин отрабатывает приемы штыкового боя и самозащиты, Алексей говорил:

— Неужели ты думаешь, что в нынешней войне исход боя зависит от штыковой атаки?

— Не думаю, — отвечал Валентин, — но уметь должен. Надо побеждать в каждом бою! Но не за счет «осторожности», а путем превосходства. Я хочу не только «очиститься», но и поумнеть. И вернусь на фронт не тем зеленым лейтенантиком, каким был в сорок первом, а настоящим офицером…

— Тебе разве не все равно, кем воевать?

— Нет, не все равно. Где я больше принесу пользы — вот таким рядовым или офицером?

В их разговор вмешался Костров:

— А кто ее измерит? Будь уверен, тебя никто не спросит, сколько ты убил немцев, а поинтересуются, был ли ты на спецпроверке.

— Неправда, — возразил Валентин, — спросят и это. После войны за все спросят.

И вот в такие минуты, когда кто-нибудь упоминал «после войны», их заносило далеко. Они оказывались в том далеком будущем, о котором каждый втайне мечтал, но в котором не всем, к сожалению, — и они это знали — приведется жить. Они сразу забывали о еще не пройденных дорогах войны, о сотнях и тысячах еще не начавшихся и даже не запланированных начальством боев и главное — о шестидесяти днях, всего шестидесяти днях в штрафном батальоне, в иных условиях равных месяцам и даже годам обычной войны. Тогда начинали говорить о будущем, как о действительности, которую каждый представлял по-своему.

— О-о, куда забрался! — восклицал Анохин. — До «после войны» еще дожить надо!

— Ничего, Коля, доживем! — уверенно отвечал ему Валентин. — А не верить в это — так и воевать не надо.

Костров, всегда настроенный пессимистично, тоже возражал Валентину:

— Ты говоришь, за все спросят. Что же, письменный отчет потребуется или как?

— Во-во, с приложением печати и подписью начальства, — смеялся Анохин.

— Отчет у тебя вот здесь должен быть, — указал себе на грудь Бухаров.

— Да на кой он мне? — злился Костров. — Чего ради я должен страдать? Был бы действительно виноват, а то ведь за здорово живешь — два месяца штрафного батальона без суда отвалили и вкалывай! В мирное время — это двадцать лет тюрьмы. Легко сказать!

— Все мы не виноваты, — сказал Алексей. — Так что же теперь делать? Бросить автомат и податься к немцам? Давай, может, пожалеют…

— Нет уж, это дудки. Случись что — лучше застрелюсь, как Швалев советовал. Один черт помирать…

— Швалев, конечно, дурак, — заметил Алексей. — Но и твои рассуждения не умны. Ты Советской власти счет предъявляешь. А виновата ли она, не подумал.

— Не знаю, кто виноват. Только вот ты тоже сидишь в штрафном, а не в партизанском отряде, куда тебя Советская власть посылала, — огрызался Костров.

— Если уж на то пошло, то у меня больше причин быть недовольным, чем у тебя. Но я не кричу, что воевать не буду. Воевать мы все будем и не как-нибудь… Ну, а насчет того, почему в штрафной попали… — начал Алексей и замолчал. Минуту подумав, продолжил: — Лет через двадцать-тридцать историки скажут. Если доживем — узнаем.

— Вот-вот! Если доживем. Осталось-то пустяки — дожить, — съязвил Анохин.

— Вот почему и воевать надо умеючи, — отстаивал свою мысль Бухаров. — Не в прятки играть со смертью, а презирать ее.

— Зато после всего этого нас никто не посмеет упрекнуть, — поддержал его Алексей.

— Да бросьте спорить, братва, — вмешался Вася Чернышев. — После войны совсем не так будет. Кто это станет допрашивать тебя, был ты в штрафном или нет? Ведь мы победим! А остальное не имеет значения. Вернемся домой, встретят нас с музыкой, с цветами…

— Почему обязательно с цветами? — перебил Бухаров. — А если война зимой кончится?

— Нет, Валька, не может она зимой кончиться. Она завершится летом, — убежденно и серьезно возразил Чернышев.

— Почему? — почти одновременно раздалось со всех сторон.

— Не может она кончиться зимой, потому что это будет великий праздник. Представьте себе: зелень, солнце, цветы и — тишина! Победа!

Все замолчали, а Вася вдохновенно продолжал:

— Вернемся домой, отдохнем, отоспимся, погуляем, а потом пойдем и скажем: «Ну, давайте нам работу, да не какую-нибудь, вроде там подай-прими, а работу трудную, как в штрафном было…» Вальку, например, прежде всего спросят: «Кем вы работали раньше, товарищ Бухаров?» А Валька ответит: «Архитектором». «Простым архитектором? Да и то без году неделю? Как же можно! Теперь это вам не годится. Пожалуйста, садитесь вот в это кресло и давайте, ворочайте. Всю войну вы разрушали, а теперь стройте. Много стройте, и быстро…» Ну, Валька вначале поломается для виду, дескать, я не могу так сразу и опыта еще нет, а потом, конечно, согласится. Придет он в кабинет, сядет в кресло, нажмет кнопку, — и Вася, скорчив напыщенную рожу, протягивает руку в сторону воображаемой кнопки.