Николай Колбасов - Штрафники. Люди в кирасах

Лица окружающих расплываются в широкой улыбке, искрятся смехом и синие глаза Валентина, а Вася, войдя в роль, продолжает:

— Вот, понимаешь, секретарша, фифочка такая, — и Вася делает в воздухе красноречивые жесты, — докладывает ему: «К вам какой-то Чернышев просится. Третий день ходит». «Какой еще Чернышев? — спрашивает важно Валька. — Что ему надо?» — «Говорит, по личным делам. Симпатичный молодой человек, между прочим…» — Это она, значит, меня так рекомендует. А я уж с этой секретаршей… будь здоров! — добавляет Вася. — «Ладно, — говорит Валька с досадой, — впустите». Вхожу я, останавливаюсь посреди кабинета, а он сидит где-то далеко, за каким-то столом, вроде аэродрома, жмурит свои бараньи глаза и… не узнает. «Что вам угодно, молодой человек?» — важно цедит сквозь зубы. «Так я же Вася! Вася Чернышев!» — «Какой еще Чернышев?» — «Ну как же, мы с вами в штраф…» — «Не был я ни в каком штрафном!» — орет он. Тут у меня в коленках начинается этакое дрожание, я уж готов стрекоча дать, а Валька выходит из-за стола и говорит: «Так это ты, старый бродяга!» И мы едем на его машине в самый лучший ресторан. Как он там у вас в Харькове называется? — спрашивает Вася, словно он позабыл.

— «Красная», — говорит Валентин серьезно.

— Во-во, в эту самую «Красную», — соглашается Вася, и его слова тонут в оглушительном хохоте.

Костров вначале тоже улыбается, но потом его лицо мрачнеет, и он вдруг заявляет:

— Не так это будет, братва.

Смех обрывается, все поворачиваются к нему.

— Так бы совсем неплохо, но может быть иначе. — И он, подражая Чернышеву, начинает рассказывать: — Придет Валька, и никаких ни цветов, ни музыки не будет. Просидит он недельку, другую, третью. Потом сам пойдет просить: «Мне бы работенку какую-нибудь?» — «Что ж, — отвечают ему, — это можно, пожалуйста. Рядовым архитектором хотите?» — Валька, конечно, ждал чего-либо получше, но тут делать нечего — сам проситься в начальство не будешь. Ему говорят: «Заполните для начала вот эту анкету, напишите подробную автобиографию, приложите три фотокарточки без головного убора, справочку с места жительства и приходите. Фронтовику работа всегда найдется». Ну, Валька, конечно, пишет, старается, при всех орденах фотографируется, справки добывает. Приходит. Товарищ тот анкету почитал, справочки полистал и спрашивает: «Вот вы тут пишете, что на оккупированной территории были. А как вы туда попали?»

Валька начинает объяснять: так, мол, и так — дурак начальник был, послал выполнять задание, а сам удрал и меня оставил. «Так, так — говорит тот, а сам уж думает, что Валька на него намекает». «Ну, и как же вы дальше?» — Валька тут все выкладывает подробно и добавляет: «Да вы не извольте сомневаться, я проверен и перепроверен, даже в штрафном был из-за этого дурака-начальника». Ответственный товарищ еще больше удивляется, даже рот раскрыл. «Ай-ай, как нехорошо. Значит, вы осуждены были?» — «Да нет, — говорит Валька, — осужден не был, а в штрафном был». — «Эх, чуть не дал маху, — думает про себя ответственный товарищ, — чуть было уголовника не принял на работу». А Вальке так вежливо говорит: «Зайдите через недельку». Прошла неделька. Снова стоит Валька перед этим начальником. «Незадача тут у нас вышла: пока вас оформляли, должность эту сократили. Так что, извините. До свидания». — «Так, может, другое что?» — «Ничего нет. До свидания». И идет Валька дальше… А там опять сначала…

Все молча слушают унылую выдумку Кострова, и только Алексей перебивает его:

— Опять заныл, как зубная боль. Что за удовольствие портить настроение! Почему ты всегда думаешь хуже, чем может быть!

— Чтоб не разочароваться, — отвечает Костров и поднимается.

Анохин, как всегда, поддерживает приятеля:

— А что ты думаешь? Может, и так быть…

Месяц пребывания в батальоне промелькнул, как один день. Подготовка части завершилась, как водится, двухдневными батальонными учениями, на которых присутствовало несколько старших офицеров из штаба округа. Видимо, они остались довольны учениями, потому что Стрепетов ходил возбужденный и сияющий.

После разбора запыленные и измученные люди вернулись в лагерь и принялись за наведение порядка: подремонтировали обувь и одежду, вылизали до последней пылинки палатки и линейки, помылись в бане. Оставалось последнее: принять присягу.

День принятия присяги был для них, пожалуй, первым и последним праздничным днем перед отправкой на фронт. В ту же ночь, на рассвете, батальон по тревоге оставил лагерь и отправился на погрузку.

К месту назначения — глухой станции недалеко от Вязьмы — эшелон подошел в сумерках. Едва опустели вагоны, как раздалась команда строиться, и батальон, позвякивая оружием, исчез в ближнем лесу. Всю ночь шли разбитыми лесными дорогами на запад, откуда глухо доносились звуки боя и где по ночам виднелись зарева пожаров.

На дневку остановились только на второй день. Стоял сентябрь, и нарядная осень уже поселилась в лесу. Побурели дремучие заросли папоротника, завяли, словно подхваченные пламенем снизу, иголки молодой сосны, заполыхала редкая осина, пожухла трава на высотках.

В лесу было тепло, чуть заметно пахло грибами и по-особому, резко и приятно, дымом костров и кухонь.

Общими усилиями оборудовали шалаши для себя и легкие блиндажи для начальства. Затем занялись мелкими солдатскими делами.

Тогда же получили стальные трехмиллиметровые щиты, выкроенные и выгнутые по фигуре человека. Верхняя часть такого щита прикрывала грудь, а нижняя, прикрепленная к верхней гибким соединением, защищала живот. В снятом положении он мог служить и прикрытием, когда не было окопа, и упором для стрельбы.

Возгласам удивления не было конца.

— Это, братва, для равновесия, — смеялся Анохин. — Ящик патронов сильно назад тянет, а такую железяку спереди повесишь — оно и будет в самый раз.

— Настоящая средневековая кираса! — удивлялся Алексей, рассматривая полученные доспехи. — Хоть сейчас на рыцарский турнир!

— А что, недурно придумано! Назад не побежишь: спина-то открытая, а спереди хоть и попадет, так не страшно… — восторгался Вася Чернышев.

— Это смотря куда — спереди. А вдруг она, дура, повыше щита возьмет? — возражал ему Бухаров.

— Мы теперь настоящая бронепехота, — басил кто-то в стороне, — так сказать, кирасирная инфантерия…

— Вот именно, — живо откликнулся Шубин, — керосинная дизентерия. Мотора только не хватает…

— Увидят фрицы в таком обмундировании — сразу в штаны наложат, — не унимался Чернышев. — Ты только представь: он по мне шпарит из автомата, а я пру и пру…

— Подожди переть-то, — возражал Костров. — Может, так драпанешь, что и кирасу забудешь…

Они подгоняли стальные доспехи, приседали, пробовали свободу рук, ложились и пришли к выводу, что хотя эта штука и тяжеловата, но в рукопашном бою пригодиться может.