Александр Одинцов - Дерзкие рейды [Повести]

Учуяв хозяина, кошка выскользнула из теплых ручонок мальчонки, перескочив через босые ноги молодых женщин, жалобно мяукая, начала тереться о сапоги Вацевича.

Испуганно вскочила большеглазая черноволосая девчушка. За ней, держа на руках маленького кудрявого мальчугана, тяжело поднялась худощавая, но с розоватым и мягко округленным лицом женщина. Яркие серые глаза смотрели строго, испытующе. Она подождала, когда заговорит сам хозяин. Поправив сбившиеся набок густые с рыжинкой косы, повернулась к смертельно бледной девочке-подростку:

— Не пугайся, Ревекка. Наш человек это.

В полукилометре от усадьбы лесника стояла покосившаяся, но еще прочная «егерская сторожка». Сюда на весь день Вацевич отправлял семьи пограничников. Возвращались они в потемках. Ночью гитлеровцы вряд ли нагрянут.

А командир Шеврук, скрепя сердце согласившийся с намерением Клинцова, безмолвно дал самому себе клятву. Если жандармы или эсэсовцы опередили комиссара отряда спецназначения, если запугиваньем, а может, и пытками, сумели намертво привязать к себе лесника, то вполне вероятно, какая-то сволочь старается не спускать с него глаз и, чего доброго, бывает в усадьбе… «В этом случае пускай же не ускользнут вражеские вербовщики», — решил командир.

Еще до того как Клинцов, Алексаев и Хомченко вошли во двор, вокруг усадьбы была уже сильная цепь обложения.

Из егерской сторожки, укрывшейся в зарослях крушины, острые, настороженные глаза различили мундир гитлеровского офицера. Никто не мог предположить, что это советский офицер в трофейной форме. Им был младший лейтенант Астапов.

Дети и женщины бросились обратно, к усадьбе. Предупредив хозяина, залегли в углублениях между картофельных гряд с пышно разросшейся ботвой.

Вацевич же поспешил затоптать уличающие следы. Но такому разведчику, как старший сержант Ковеза, не трудно было разгадать эту хитрость.

Стало понятным и то, как изнуренные женщины, старавшиеся пройти с детьми через лес подальше на восток, оказались у лесника — всего только в четырех километрах от совхоза. Семьи сбились с направления, когда обходили заболоченную низину. Стало также понятно, почему лесник остерегался и не доверился сразу же военным людям, по виду и разговорам — советским.

Шеврук и Клинцов уже не расспрашивали, а ждали, что сочтет нужным сказать сам хозяин. А тот сидел по другую сторону кухонного столика, спиной к залитому тьмой окошку. Сверху, с широкой печи и полатей слышалось невнятное бормотанье спящих детей, а три женщины и пятнадцатилетняя девочка затаились в горнице, за ситцевой занавеской.

— Счастье, что сюда забрели, — повторил Вацевич уже таким тоном, будто внушал это самому себе. — Да, счастье… Не хцел, не хцел, а пора дочиста выложить.

— Пора, — сдержанно подтвердил Шеврук.

Лесник поднялся, подкинул самых тонких дровец в уже прогорающую печь и, садясь, уперся взглядом в холодноватые пристальные глаза Шеврука.

— Ты, товарищ командир, упомянул, как самолично допрашивал охранников скипидарного завода… Помнишь, у них, у немцев, словечко «митхеррен»?

— Хиба ж не помнить! Означает оно: совластители, совладельцы.

— Так. Як раз! Перекинулись им, а потом и перевели мне. Чтобы покрепче шибануть. Уж если вы, пане лесовик, обязались нам служить и скрепили подписью, то мы — совладельцы души вашей. Спробуйте переметнуться к партизанам, а мы зараз изловчимся переслать им фотокопию…

Вацевич умолк. Ожидал обвинений, клеймящего негодования. Может быть, и приговора.

Клинцов повернулся к Шевруку, к едва колышущейся справа от него ситцевой занавеске:

— У молодок обувь совсем истрепалась, а в чемоданах охранников завода нашлась и женская обувь… Однако всего не предусмотришь.

Вацевич благодарно глянул на комиссара. Догадался: вожаки отряда вовсе не хотят учинять судебное следствие. Продолжал уже ровнее, как бы спокойнее:

— Я же чую свой позор… А может, скажете, как я мог иначе? Трохи обогрел своих гостей, накормил. — Он покосился на пустые стручки сладкого горошка на полу, недавно, пока не заснула малышня, дождем сыпавшиеся с печи. — Но дальше что было делать? Судите сами. В среду гости, а в четверг — шасть и машины с немцами! Богу дзенькуе не на зорьке, и — сначала каву пили… Мои гости в сторожке досыпают, една пана — дозорная.

— А сколько было машин? И какие? — спросил Шеврук.

— Кепско зробыв я. Не фиксировал, — Вацевич оборотился, пристукнул о подоконник ребрами ладоней. Злость его взяла на себя самого, что лишь сейчас это пришло в голову: — Мог! Истина правда! Ворота слегой замкнуты, зато калитка-то сбоку не на запоре… Но до чего ж они, лайдаки, сторожкие! Загрюкали сапогами по калитке — «виходи, лесовик, виходи!..» Ворвались, едва подбежал и распахнул им.

— То так. Остерегаются. Проучены! — и неулыбчивый Шеврук усмехнулся. — Чихать на машины, вдосталь их побачили. Про себя говори!

Вацевич встал. И смотрел поверх голов Шеврука и Клинцова на босые ребячьи ступни.

— Уже выложил я про себя. Снова, спрашиваю: как иначе было поступить?.. Я же не свою шкуру спасал. Еще добже главные двое в черных плащах — прямо с ходу быка за рога! Мол, пане лесовик, обязательно подпишешь или, связанный да бензином окропленный, дымом вознесешься…

Неторопливо, тут же уточняя и додумывая, Шеврук и Клинцов составляли примерный план действий для лесника в самых общих чертах. Всего не предусмотришь. Конечно же, гитлеровцы тоже выработали свой план, как использовать лесника… В чем и когда схлестнутся эти планы?

Дважды за это время сменились дозорные патрули вокруг усадьбы.

Вацевич, слушая и вспоминая, прохаживался — медленно, бесшумно. Тень его то выпрямлялась на потолке, то изламывалась в углах.

Старшему сержанту Ковезе и запасному переводчику Леве было приказано проводить семьи пограничников к затерявшейся в глухомани деревушке. Там, почти в сотне километров к востоку, отряд отдыхал в конце августа целые сутки…

Блеснули в последний раз уложенные короной пышные с рыжинкой косы круглолицей женщины. Мелькнул и прощально размахиваемый над головой пунцовый платок Ревекки.

Семьи пограничников ушли, а отряд, наполнив фляги родниковой водичкой, выбрался на широкую просеку. Налетевший студеный ветер сорвал набекрень заломленную фуражку Хомченко. Тот успел подхватить ее на лету. И как бы про себя, но довольно слышно пробурчал насчет того, что пора бы подумать о теплой одежде. Небось Ковеза с Левкой запасутся по дороге.

Командир пропустил мимо ушей ворчливо-многозначительные намеки. Он спешил догнать Клинцова, шедшего в голове походной колонны.

— Думка моя, комиссар, такая… Для верности большей треба взять Вацевича на боевую засаду. Хоть разок, а?