Владимир Макеев - Кому светят звезды

— Порядок в летных частях? — спросил на земле у Вологдина еще не остывший после боя Киселев.

— Порядок в основном, — ответил Михаил.

Он понимал: сказал не все, что надо бы, такой ответ мало поможет молодому летчику. Атаковал Киселев смело, но говорить ли ему о слишком крутом и рискованном снижении?

— Идите отдыхайте, — решил он отложить детальный разбор полета.

Мурлыкая слова модной перед войной песенки «Звать любовь не надо, явится незваной», младший лейтенант ушел в общежитие. «Легко ему живется, или делает вид, что легко, — подумал Михаил, прохаживаясь у самолета. — Так не хочется упрекать его за лихость. Парню поддержка нужна. Человек он впечатлительный, эмоциональный…»

— Стоял он, дум великих полн! — услышал за спиной Вологдин голос комиссара полка. — Здравствуйте, капитан!

— Здравия желаю, товарищ батальонный комиссар! — пожал Михаил протянутую руку. — Думы о первом боевом вылете, о ведомом, о том, как лучше понять друг друга.

— Проблемы, чувствую, намечаются серьезные, — проговорил Бойцов. — Время у вас сейчас есть? Пойдемте ко мне, потолкуем.

В кабинете комиссара Вологдин рассказал о бое, о рискованных действиях Киселева и своих раздумьях.

— Что же, вы правы, все решать по-лобовому и не надо, — неторопливо заговорил Бойцов. — Подход к человеку нужен.

— Какой? — приподнявшись на стуле, спросил капитан.

— Если бы мы имели советы на все случаи жизни, слишком все было бы просто, — улыбнулся Бойцов. — Ни забот, ни раздумий, ни трудных решений, ни бессонных ночей. — Он пригладил коротко остриженные волосы, оперся локтями о стол. — Сам думку одну имею, первому вам высказываю. Посоветуйте, можно ли ее в обиход пустить. Есть такой термин в авиации — потолок.

— Понимаю, предельная высота, которую может набрать самолет, — отозвался Михаил, еще толком не понимая, что комиссар имеет в виду.

— Верно. Но потолок машины ограничен техническими характеристиками. А вот потолок роста летчика, его знаний, мастерства, если хотите — даже таланта, беспределен. От самого человека он зависит, от его стремления достигнуть больше, идти дальше. Можно ли каждому человеку дотянуться до своего потолка?

— Можно, — сказал Вологдин. — Предела знаниям и мастерству нет. Надо только мобилизовать всю свою волю, все свое умение.

— И хорошо видеть перспективу, — добавил Бойцов.

— Теперь у меня есть предмет для разговора с Киселевым, — обрадовался Вологдин.

— И у меня тоже… с некоторыми зазнавшимися летчиками, — сказал комиссар. — Пусть мы ведем бои, которые не войдут в будущие учебники тактики, но и в нашем деле нет предела в совершенствовании. Точно?

Михаил кивнул.

— Есть к вам еще вопрос. Семья по-прежнему в Ленинграде? — неожиданно перешел на другое Бойцов.

— Жена училась на радиста. Сейчас не знаю, что с ней, товарищ батальонный комиссар. Писем в госпитале не получал, на курсах тоже. Сюда прибыл — бросил открытку. Ответа пока нет.

— Несколько месяцев никаких вестей. В городе надо бы вам побывать, — сказал Бойцов. — С командиром договорюсь сам.

И вот Вологдин снова на своем Кировском проспекте, еще больше затемненном и обезлюдевшем. Навстречу капитану согнутая в три погибели фигура с трудом тащила санки. Он глянул и содрогнулся: к полозьям был привязан детский гробик. Михаил остановился, снял шапку и молча пропустил мимо себя такую страшную похоронную процессию.

В их комнате леденила стены стужа. Печки-буржуйки не было, а отверстие возле окна, где выходила на улицу труба, заткнуто тряпками. Стол и буфет исчезли. На уцелевшем стуле лежала прижатая пустым стаканом записка:

«Миша, милый! Писала тебе по всем адресам, не получила ответа. Уезжаю очень далеко. Сообщу о себе, когда будет возможность. Береги себя, родной. Я хочу, чтобы мы оба дожили до нашей Победы! Целую тысячу раз. Всегда твоя Катя».

Даты в записке не было.

В школе радистов Кате Вологдиной удалось выполнить всего два прыжка, а инструктор говорил девушкам, что парашютистом становятся после трех. И вот решающий, третий прыжок ей приходилось делать за линией фронта, в тылу врага. «Что ждет на земле? — тревожно думала она, смотря в иллюминатор «Дугласа», за стеклом которого синела пугающая темнота. — Вдруг встретят не свои, а враги?» Она невольно тронула пистолет, спрятанный во внутреннем кармане полушубка.

Неулыбчивый штурман сказал тихо: «Пора!»

В машину ворвался упругий холодный ветер. Катя подошла к люку и шагнула в темный проем.

«Спокойно, спокойно», — убеждала себя радистка и, отсчитав до двадцати, дернула металлическое кольцо на груди. Хлопнул над головой шелк парашюта, стропы рвануло, и падение замедлилось.

«Что там, внизу? Сумею ли приземлиться у костров, как задумано? — Неизвестность пугала. Вологдиной показалось, что ветер относит ее в сторону и вот-вот она потеряет из виду мерцающие внизу огненные круги. Страх заслонил другие чувства, Катя старалась отвлечься, успокаивая себя, что сейчас будет среди своих, где ее ждут. — Надо думать только о том, что делаешь. Толково приземлиться».

Приземлилась удачно. Ноги и руки погрузились в мягкий, рыхлый снег. К счастью, было безветренно, парашют быстро погас. Вологдина отстегнула его, осмотрелась. Вокруг никого. Костры, запомнила она, находились левее. «Почему мне так боязно? Я же знала, куда и на что иду. Неужели нельзя победить это мерзкое чувство — страх?»

Сквозь шелест ветвей донесся резкий птичий крик. Птица это или человек, подражающий какому-то пернатому, Катя не поняла. Она собирала непослушный шелк парашюта, когда за деревьями услышала требовательное:

— Пароль!

Голос прозвучал так неожиданно, что Вологдина растерялась, не успела выхватить пистолет. Она смотрела на высокого человека и не могла вымолвить ни слова.

— Пароль забыла, красавица, или еще что случилось? — осветил ее лицо фонариком подошедший мужчина.

— «Москва».

— Тогда здравствуй, товарищ «Москва»! Отзыв «Ленинград». Как добралась?

— Хорошо, спасибо, — ответила Вологдина, машинально отметив, что ростом она только по грудь высоченному партизану.

— Ребята парашют заберут. Пошли. Я зовусь Петром, фамилия Оборя.

— Екатерина.

— Давай, Катерина, вещмешок нести подсоблю.

— Осторожно, там рация и запасные батареи.

Над верхушками деревьев тускло затеплилась заря. Рядом с партизаном Катя чувствовала себя уверенно, бодро. «Страха моего — как не бывало, — подумала она. — Вот ведь как устроен человек…»

Рассвело. Окончательно успокоившись, Катя приглядывалась к спутнику. Это был молодой человек, лет двадцати двух, с резкими и выразительными чертами смуглого лица. Из-под серой шапки выбивались черные волосы. Под носом топорщились лихие усы.