Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

На каких-то солдатских лицах видно сочувствие, на других — недоверие, на очень многих — омерзение. Они никогда не думали, что концентрационный лагерь для евреев может быть этим скопищем тел, в котором не разберешь, кто живой, а кто мертвый, потому что в топкой грязи одни лежат поверх других. И живые еще больше похожи на скелеты, чем мертвые. Англичане думали, что им предстоит освободить лагерь военнопленных, но на его месте обнаружили кладбище.

Голоса, способные скромно, но все же выразить радость по поводу услышанной новости, тем не менее находятся. Хотя большинству тех, кто еще жив, сил хватает лишь на то, чтобы с недоверием наблюдать за происходящим.

Еще с большим недоверием — когда мимо проходит взвод арестованных. Дите пришлось взглянуть на это дважды, чтобы поверить. В первый раз за всю ее сознательную жизнь арестованными были не евреи. А во главе взвода, сопровождаемого с двух сторон вооруженными британскими солдатами, с высоко поднятой головой шагает Элизабет Фолькенрат со своей кичкой, пряди из которой падают ей на лицо.

Первые дни свободы оказались странными. Перед глазами разворачивались сцены, которые Дита никогда в жизни, даже призвав на помощь самую безбрежную фантазию, не могла бы вообразить: надзирательницы-нацистки своими собственными руками уносят трупы; старшая надзирательница Фолькенрат, всегда выглядевшая безукоризненно, теперь — в грязной форме и с сальными волосами — таскает тела до братской могилы. Британцы поставили доктора Клине спускать в могилу трупы, которые ему подавали охранники СС, ставшие заключенными — их приговорили к исправительным работам особой интенсивности.

Пришла свобода, но радоваться в Берген-Бельзене нечему. Смерть продолжает пожинать обильную жатву. Очень скоро британцы понимают, что обращаться с покойными так уважительно, как бы им хотелось, они не могут, поскольку болезни распространяются с головокружительной скоростью. В конце концов они приказывают эсэсовцам складировать трупы, а потом бульдозер сталкивает штабеля тел в подготовленный ров. У мирного времени свои требования: ему как можно быстрее нужно стереть следы войны.

Маргит стоит в очереди за обеденным пайком, и вдруг на ее плечо опускается рука. Малозначительный жест. Но есть в нем что-то такое, что внезапно раздвигает границы ее жизни. И еще не обернувшись, она уже знает, что это рука ее отца.

Дита и Лизль страшно рады за Маргит. Они счастливы видеть ее счастливой. И когда Маргит сообщает им, что англичане уже выделили для ее отца место в поезде до Праги и что ему удалось устроить так, что она едет вместе с ним, мать с дочерью от души желают ей в новой жизни удачи. Все вокруг меняется с такой скоростью, что кружится голова.

Маргит становится очень серьезной и смотрит им в глаза.

— Мой дом станет вашим домом.

И это не просто вежливость. Дита знает, что эти слова — признание в сестринской любви. Отец Маргит пишет им на листке бумаги адрес своих чешских друзей, не евреев, которые, как он полагает, благополучно пережили войну и смогут приютить их в Праге на первое время.

— Увидимся в Праге! — говорит подруге Дита, пока они, на прощанье, держатся за руки.

На этот раз речь идет о прощании с большим основанием надеяться на встречу.

О прощании, при котором слова «До скорого!» наконец-то обретают смысл.

Неразбериха первых дней огромна. Англичане натренированы стрелять из окопов, а не оказывать помощь сотням тысяч растерянных людей без документов, многие из которых крайне истощены или больны. Английский батальон открыл офис по вопросам репатриации заключенных, но он не справляется с наплывом людей, к тому же оформление временных документов на практике оказывается невыносимо долгим делом. По меньшей мере, люди стали получать питание, им были выданы чистые одеяла, а для тысяч больных были развернуты полевые госпитали.

Дита не захотела омрачать радостный для Маргит день отъезда сообщением о своем беспокойстве: мама плохо себя чувствует. Несмотря на то что питание наладилось, она не прибавила ни грамма веса, к тому же у нее поднялась температура. Ничего не остается, как положить ее в госпиталь. А это означает, что с отъездом им придется подождать.

Полевой госпиталь, развернутый союзниками на месте бывшей санчасти лагеря с целью оказания медицинской помощи выжившим заключенным Берген-Бельзена, похоже, не в курсе того, что война окончена. Германские войска сдались, Гитлер покончил жизнь самоубийством в собственном бункере, офицеры СС превратились в задержанных, ожидающих суда, или же скрываются, будучи вне закона. Но в госпиталях война упорно не желает сдавать позиции. Подписание мирного договора не помогает отрастить калекам ампутированные конечности, не снимает боли раненых, не искореняет тиф, не вытаскивает из агонии умирающих и не возвращает с того света тех, кто уже ушел. Мир не залечивает все, по крайней мере, не так быстро.

Лизль Адлерова, зеленой тростинкой сопротивлявшаяся всем невзгодам, трагедиям и мерзостям этих лет, с наступлением мира серьезно заболевает. Дита не может поверить, что после всего того, что мама перенесла, она не преодолеет этот последний барьер, который остается на пути их возвращения к спокойной мирной жизни. Это несправедливо.

Женщина лежит на раскладушке, но, по крайней мере, на чистых простынях. Или ей они кажутся чистыми — по сравнению со всем тем, что прикасалось к ее телу в последние годы. Дита берет маму за руку и нашептывает ей на ухо подбадривающие слова. Мама сейчас под действием успокоительных.

С течением времени медработники свыкаются с неизменным присутствием этой чешской девочки с лицом лукавого ангела, которая ни на шаг не отходит от койки матери. Насколько возможно, они стараются подлечить и Диту: следят за тем, чтобы она съедала свою порцию и выходила время от времени погулять из госпитальной палатки, чтобы не сидела там сиднем часами и надевала маску, приближаясь к матери.

В один из таких вечеров она застает медбрата, парня с веснушками на круглом лице по имени Фрэнсис, за чтением романа. Она подходит к книге и с жадностью смотрит на обложку. Это роман-вестерн, на обложке красуется индейский вождь с броским плюмажем на голове, с боевой раскраской на скулах и винтовкой в руке. Медбрат, почувствовав на себе пристальный взгляд, поднимает глаза от книги и спрашивает ее, нравятся ли ей вестерны. Дите приходилось читать роман Карла Мая, и ей пришелся по душе смельчак Олд Шаттерхенд вместе с его другом апачем Виннету [27] Олд Шаттерхенд и Виннету — персонажи серии книг Карла Мая. , чьи приключения в бескрайних саваннах Северной Америки она так живо себе представляла. Дита подходит, касается пальчиком книжки и, словно лаская ее, медленно ведет им по корешку: вверх и вниз. Медбрат, слегка ошарашенный, не сводит с нее глаз. И думает, что у этой девицы, по всей видимости, с головой не все в порядке. Что никого не удивит — после пребывания в этом аду все может быть.