Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

Вдруг в ее голову приходит мысль, что компасы очень трудно понять. Быть может, когда она вырастет, то станет вовсе не летчицей, а художницей. Кроме всего прочего, рисовать у нее получается. Это в своем роде тоже полет, но без всякой зависимости от многочисленных аппаратов и рычагов. Она нарисует мир, увиденный сверху, с высоты птичьего полета.

Сегодня вечером возле выхода из барака 31 ее ожидает Маргит. Она пришла сюда вместе со своей сестрой Хельгой, очень худенькой девушкой. Маргит шепчет Дите на ухо, что слегка за сестру беспокоится, что в последнее время она сильно осунулась. Хель- ге не повезло: при распределении по работам она попала в бригаду по рытью дренажных канав, а из-за непрерывных весенних дождей землекопы день-деньской вынуждены черпать жидкую грязь.

Среди узников довольно много таких, как Хельга: они отличаются чрезмерной худобой, большей, чем у других заключенных, как будто бы пайка хлеба и супа проходят через их тела, не оставляя по себе никаких следов. Возможно, они и не более худы, чем другие, но есть что-то такое в их удрученных жестах и потухших взглядах, что эти люди выглядят гораздо более хрупкими, чем остальные. Много говорится о тифе, холере, туберкулезе и пневмонии, но гораздо меньше слышно об эпидемии отчаяния, которая выкашивает лагерь. Это же случилось и с ее отцом. Есть люди, которые внезапно начинают угасать. Это те, кто сдался.

Они пытаются расшевелить Хельгу и специально заводят шутливо-игривые разговоры.

— Ну-ка, Хельга, признавайся — нашла ты там себе красивого парня?

Поскольку Хельга даже не шевельнулась, так и стоит столбом, не зная, что сказать, Дита адресует следующую подачу ее сестре.

— Ну а ты, Маргит, что, тоже во всем лагере не заприметила никого стоящего? Придется, наверное, обращаться в администрацию с ходатайством о переводе!

— Погоди-погоди... я тут видела одного мальчика, из 12-го барака. Такой милашка!

— Милашка? Ты это слыхала, Хельга? Что за вульгарная манера выражаться!

Все трое смеются.

— Так что, ты хоть слово этому милашке сказала? — развивает Дита шутку.

— Нет еще. Ему, наверное, лет двадцать пять.

— Уф! Слишком взрослый. Он же старик. Если будешь с ним гулять, люди подумают, что ты его внучка.

— Ну а ты, Дита? — переходит в контратаку Маргит. — Неужто в этом бараке нет ни одного стоящего ассистента?

— Ассистента? Ну нет! Кого может интересовать парень с лицом, усеянным прыщами?

— Да ладно, хоть один интересный молодой человек да найдется!

— Не-е-е-ет.

— Ни одного?

— Ну, есть кое-кто... другой.

— Что значит другой?

— Ну, не с тремя ногами, конечно. Но, — и тут Дита становится более формальной, — он из тех молодых людей, которые внешне очень серьезные, но кто умеет рассказывать. Его зовут Ота Келлер.

— Зануда, значит.

— А вот и нет, совсем нет!

— Уф! Ну что ты скажешь, Хельга? Ассортимент парней — просто катастрофа, верно?

Хельга с улыбкой кивает на реплику сестры. Она смущается говорить о мальчиках с Маргит, которая обычно слишком серьезная. Но когда рядом Дита, все иначе, ей удается как-то сделать так, что все кажется существенно менее значительным.

Ночью, пока Хельга, Маргит, Дита и весь семейный лагерь спит, обер-ефрейтор СС входит на территорию этого лагеря, не привлекая к себе никакого внимания. На плече у него рюкзак.

Он направляется к торцу одного из бараков и поднимает засов, закрывающий заднюю дверь. Через секунду в открытой двери всплывает среди теней силуэт Зигфрида Ле- дерера и бесшумно переодевается. Оборванный бродяга исчезает, на его месте появляется блестящий офицер войск СС. Пестек предпочел достать форму и нашивки лейтенанта, потому что так будет меньше риска, что кто-нибудь дерзнет хоть слово им сказать.

Они проходят через контрольно-пропускной пункт, где охранники, несущие караул, учтиво приветствуют их вытянутой и поднятой вверх рукой. Дальше они направляются к выходу из концлагеря, проходя мимо караульной вышки, похожей на мрачный замок. Стоит ночь, и освещена только ее верхняя часть с застекленной будкой, из которой ведут наблюдение вооруженные охранники. Ледерер потеет в своей эсэсовской форме, а Пестек шагает весьма решительно; он вполне уверен в том, что они пройдут контроль без всяких затруднений.

Теперь они приближаются к посту, расположенному под огромной башней у ворот, и Пестек делает несколько шагов вперед. Заметив их приближение, охранники поворачиваются вместе с автоматами, заряженными боевыми патронами. Пестек шепчет Ледереру, чтобы тот немного укоротил шаг с тем, чтобы сам он смог оказаться чуть впереди, но при этом продолжать движение за ворота, что самое главное — не обнаруживать никаких колебаний, не переставать двигать ногами, не останавливаться. Если не выкажет сомнений он, то и караульные ни в чем не усомнятся. Они не посмеют остановить лейтенанта.

Полностью раскованный, Пестек опережает своего спутника на несколько шагов. Подходит к караульным и, словно находясь среди своих друзей-приятелей, которым собирается сделать некое признание, понизив голос, сообщает, что имеет намерение проводить только что прибывшего по переводу в концлагерь офицера на экскурсию в публичный дом на территории Аушвица I.

Едва лишь караульные успевают сообщнически ухмыльнуться, как лейтенант, прямой, словно палку проглотил, уже проходит мимо, и они берут под козырек, в то время как фальшивый офицер лениво кивает в ответ на приветствие. Пестек догоняет своего старшего, и оба исчезают в ночной тьме. Караульные думают, как же им повезло. И им действительно везет.

Они направляются на железнодорожную станцию Освенцим. Там они сядут на прибывающий через несколько минут поезд до Кракова. Если все будет хорошо, в Кракове они сядут на другой поезд и поедут в Прагу. Шагают они молча, стараясь, чтобы их шаги не выглядели поспешными. Свобода колет спину Ледерера, хотя возможно, что это офицерская форма или просто страх. Пестек шагает более расслабленно, даже насвистывает. Он уверен в том, что все будет хорошо. Их никто не схватит, потому что он очень хорошо знает, как думают эсэсовцы. Менее четверти часа назад он был одним из них.

Утренняя поверка нескончаема, как никогда. Когда она все же подходит к концу, слышатся свистки и крики на немецком. Появляется эсэсовец, который отдает приказ начать перекличку с самого начала. Многие чешские евреи владеют немецким, так что по бараку проносится обреченный вздох. Еще один час на ногах... Что случилось, они не знают, но точно что-то случилось — охранники явно нервничают. Одно и то же слово передается сквозь зубы от ряда к ряду: побег.

Сегодня утром в бараке 31 как-то особенно громко, громоподобно звучит «Жаворонок». Ави Офир с обычной живостью дирижирует хором, и дети самых разных возрастов с удовольствием отдаются песне, которая уже успела стать гимном блока 31. Дита тоже начинает подпевать. Музыка создает вибрацию, которая охватывает все вокруг. Глотки практически 360 детей блока одновременно издают звуки, сливающиеся в единый голос с множеством оттенков.