Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

Когда песня заканчивается, Лихтенштерн объявляет, что приближается Пасхальный Седер [16] Ритуальная семейная трапеза, которую проводят в начале праздника Песах — еврейской Пасхи. и что администрация детского блока работает над тем, чтобы праздничный ужин превратился в грандиозное событие. Дети хлопают в ладоши, кое-кто от избытка чувств свистит. Прошел слух, что старший по блоку вот уже несколько дней предпринимает всевозможные усилия, чтобы раздобыть на черном рынке необходимые для праздничного стола ингредиенты. Эти новости с каждым днем обрастают все большими подробностями и всех обволакивают, заключая в некий пузырь нормальности. Но есть и еще одна новость, которая проносится со скоростью, не меньшей чем скорость света, о которой рассказывал учитель Ота Келлер: новость о побеге из лагеря узника по фамилии Ледерер. Именно это событие послужило причиной двойной утренней поверки, а также приказа остричь всех узников без разбора. Капо визгливо выкрикивают слово «гигиена», но она тут ни при чем, все дело в ярости. Выстроились многочасовые очереди к грекам- цирюльникам с ржавыми ножницами в руках, которыми в довоенной жизни если что-то и резали, так шпик на ломтики. От пышной гривы Диты остаются жалкие четыре волосины.

Ну и ладно.

Немцы особенно раздражены этим побегом, поскольку, как говорят, Ледереру удалось бежать благодаря содействию одного из эсэсовских охранников, который тоже пустился в бега, то есть стал дезертиром. А ничто не может вызвать у них большую ярость. Они с ног сбились — но найти в нужной степени колючую и шершавую веревку, чтобы повесить дезертира, не могут. Маргит сказала подруге, что это тот самый охранник, который встречался с Рене, но девушка ничего не рассказывает. Ни о нем, ни о чем другом — молчит как рыба.

И на данный момент, слава тебе, господи, их еще не поймали.

Судьба есть судьба. Дита шагает по лагерштрассе, внимательно приглядываясь и прислушиваясь, чтобы вовремя заметить Менгеле. Но навстречу ей идет не кто иной, как занимающий высокий пост заключенный, которого ей приходилось видеть по другую сторону ограды их зоны. У Диты уже мозги иссохли: которую неделю она думает, прикидывает, изобретает способ, как бы ей с ним увидеться, и вот он идет ей навстречу, один, засунув руки в карманы. Брюки на нем как будто предназначены для верховой езды, как будто он капо. Но это регистратор карантинного лагеря Руди Розенберг...

— Прошу прощения...

Руди замедляет шаг, но не останавливается. Он обдумывает свой план и полностью в него погружен. Пути назад доя него уже нет. Зуд побега стал невыносимым. Ему необходимо выйти отсюда — живым или мертвым. Больше ждать он не может. День уже назначен, и все приготовления завершены — ни одного дела, которое нужно было бы доделать. Жребий будет вот-вот брошен, и он не может позволить себе ни на что отвлекаться.

— Чего ты хочешь? — с явной неохотой отзывается он. — У меня нет для тебя ничего съестного.

— Речь не об этом. Я работала в блоке 31, помогала Фреди Хиршу.

Розенберг кивает, но не останавливается, и Дите приходится все время убыстрять шаг, чтобы не отставать.

— Я знала его...

— Не обольщайся, никто не знал этого человека. Он никого не подпускал к себе.

— Но он был отважным. Может, он сказал вам что-то, что объясняет, почему он покончил с собой?

Розенберг на секунду останавливается и устало смотрит на нее.

— Он был человеком. Вы верили, что он — библейский патриарх, Голем из еврейской легенды или кто-то в этом роде. — И он тяжко, презрительно вздыхает. — Он сам создал себе этот нимб героя. Но не было в нем ничего особенного. Я видел его. Это был обычный человек, как и любой другой. Просто на большее его не хватило. Подвел, сломался, как мог бы сломаться кто угодно. Неужели это так трудно понять? Забудь ты о нем. Его время кончилось. Думай лучше теперь о том, как выйти отсюда живой.

Руди, явно раздосадованный, считает разговор оконченным и намеревается уйти. Дита обдумывает его слова. Думает и о его враждебном тоне. Конечно, Хирш был человеком, имел свои слабости, уж ей ли об этом не знать. Он никогда не говорил, что ему не страшно: страшно ему, несомненно, было. А еще он говорил, что страх нужно проглатывать. Розенберг — тот, кто знает многое, и он дал ей разумный совет: думай только о себе. Но Дита не хочет быть разумной.

Апрель принес с собой тепло, кусачие зимние холода постепенно отступили. Дожди превратили лагерштрассе в сплошную слякоть с вереницей луж, а высокая влажность повлекла за собой увеличение числа простудных заболеваний. Тележка, которая каждое утро собирает покойников, умерших за прошедшие сутки, пересекает зону из конца в конец, до верху нагруженная телами людей, у которых сдали легкие. Собирает свою жатву и холера, и даже тиф. Нет внезапной и всеохватной смертности, как при эпидемии, однако капель смерти — приоткрытый кран, не иссякающий ни на один день в огромных бараках, настоящем рае для всевозможных бактерий.

Апрель принес в Биркенау дождь из хлябей небесных и еще один — в виде транспортов. Случаются дни, когда приходят сразу три поезда, битком набитых евреями, из вагонов которых на перроны лагеря изливаются потоки воды и людей. Дети возбуждаются, рвутся встречать поезда и дивиться на горы чемоданов и сумок, складываемых на перроне. Коробки и сумки с едой, которые дети разглядывают с вожделением в глазах и слюной во рту.

— Смотри, какой огромный сыр! — возбужденно кричит десятилетний мальчик по имени Вики.

— А вон там, на земле... похоже на огурцы!

— Боже мой, там целая коробка каштанов!

— Точно! Каштаны!

— Вот бы ветер докатил до нас один каштан! Я ведь не многого прошу — всего один! — И Вики начинает тихонько молиться. — Один, всего один, Боже всемогущий!

Пятилетняя малышка с чумазым личиком и спутанными, как мочалка, волосиками делает вперед пару шагов, но тут взрослая рука хватает ее за плечо, дальше не пуская.

— А что такое каштаны?

Мальчики и девочки чуть постарше оглядываются на нее и смеются, но тут же становятся серьезными. Малышка никогда не видела каштана, не знает вкуса ни жаренных на огне каштанов, ни ноябрьского пирога с каштанами. Вики думает, что если Бог услышит его мольбы и ветер донесет до него хотя бы один каштан, то он даст половину малышке. И тогда нельзя будет сказать, что она прожила жизнь, так и не узнав вкуса каштана.

Учителя же видят не пакеты с едой, а тюки человеческих тел, из которых охранники ударами формируют строй, чтобы подвергнуть жуткой процедуре, повторяемой с приходом каждого транспорта: разделить тех, кто будет выбрит, клеймен специальной татуировкой и брошен в грязное болото, чтобы работал, пока не сдохнет, и тех, кто будет немедленно уничтожен. Из-за ограды семейного лагеря шести- и семилетки время от времени отпускают шуточки по поводу новых узников, и трудно понять, на самом ли деле они насмехаются или притворяются безразличными друг перед другом по отношению к тому, что скоро произойдет, и это их собственный способ стать сильными и преодолеть сжимающую сердце тоску.