Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

Она отправляется на поиски Мириам Эделынтейн. Находит ее в бараке, Мириам сидит у себя на нарах. Ее сынок Арий как раз прощается с мамой, собираясь пойти прогуляться с другими мальчиками по лагерштрассе, пока не начали раздавать положенные узникам на ужин корки хлеба.

— Я не очень вас побеспокою, тетя Мириам?

— Конечно нет.

— Видите ли... — голос ее колеблется, она сама — воплощение колебаний. Ноги у нее опять ходят ходуном, как шатуны. — Я поговорила с одним человеком из Сопротивления. И он рассказал мне совершенно невероятную историю: что семейный лагерь — это для нацистов такая ширма на тот случай, если приедут международные наблюдатели...

Мириам молча кивает.

— Так значит, это правда! Вы об этом знали! В таком случае, — шепчет Дита, — единственное, чем мы занимались все это время, — были прислужниками у нацистов.

— Ничего подобного! У них был свой план, а мы осуществляли свой собственный. Они хотели склад для детей, чтобы те сидели там по углам, как ненужные вещи, а мы создали школу. Они хотели, чтобы это были телушки в стойле, а мы добились того, что дети чувствуют себя личностями.

— Ну и для чего все это было? Ведь все дети из сентябрьского транспорта погибли.

— Оно того стоило. Ничто не было напрасным. Ты помнишь, как они смеялись? Помнишь, как широко раскрывались их глаза, когда они пели «Жаворонка» или слушали наши живые книги? Помнишь, как они прыгали, когда мы клали в их мисочки по половинке печенья?

— А как они репетировали спектакли!

— Они были счастливы, Эдита.

— Но так недолго...

— Жизнь, любая жизнь, длится недолго. Но если человеку удалось побыть счастливым хотя бы одно мгновение, такую жизнь прожить стоило.

— Мгновение! Так мало?

— Так мало. Достаточно быть счастливым ровно то время, в течение которого загорается и гаснет спичка.

Дита умолкает и прикидывает, сколько спичек загорелись и погасли за ее жизнь — их было много, даже не сосчитать. Много кратких моментов, когда сверкал огонек, в том числе в кромешной тьме. Некоторые из них как раз совпадали с теми мгновениями, когда она, в периоды самых невообразимых бедствий, открывала книгу и с головой погружалась в чтение. Ее маленькая библиотека — целый коробок спичек. Обдумав все это, она грустно улыбается.

— И что будет теперь с этими детьми? Что будет со всеми нами? Мне страшно, тетя Мириам.

— Нацисты могут выгнать нас из нашего дома, отобрать наши вещи, нашу одежду и даже лишить нас наших волос, но, что бы они у нас ни забрали, единственное, что им не под силу, это отнять у нас надежду. Она — наша. Потерять ее мы не можем. С каждым днем все слышнее бомбардировки союзников. Вечно война не продлится, и мы должны готовиться к миру. Детям нужно учиться, потому что они увидят страну и мир в руинах, и именно им и вам, молодым, придется все это восстанавливать.

— Но ведь то, что семейный лагерь не более чем нацистский трюк, — это ужасно. Приедут международные наблюдатели, им покажут все это, они увидят, что в Аушвице живут дети, газовые камеры спрячут, и эти визитеры уедут обманутыми.

— Или нет.

— Что вы имеете в виду?

— Это будет наш выход. Мы не позволим им уехать, не узнав правды.

И тут Дита начинает припоминать тот последний вечер перед уходом из лагеря сентябрьского транспорта, когда она случайно встретилась с Фреди на лагерштрассе.

— Мне сейчас пришли в голову слова, которые сказал мне Фреди в тот последний раз, когда мы с ним говорили. Он говорил мне что-то о какой-то минуте, когда возникнет зазор, и тут-то и наступит момент истины. И необходимо его правильно разыграть. Сказал, что нужно забросить мяч в корзину в последнюю секунду, когда противник менее всего этого ожидает, и выиграть партию.

Мириам утвердительно кивает.

— Таким и был план. Перед тем как уйти, он оставил мне кое-какие бумаги. Он писал не только доклады администрации лагеря. Он аккумулировал факты, даты, имена... Целое досье о том, что происходит в Аушвице, готовое для передачи независимому наблюдателю.

— Фреди уже не сможет никому его передать.

— Да, его уже нет. Но ведь мы не собираемся сдаваться, верно?

— Сдаться? Пусть и не мечтают! Можете на меня рассчитывать в любом случае — что бы ни произошло. Чего бы мне это ни стоило.

Замдиректора блока 31 улыбается.

— Но в таком случае, — настаивает Дита, — почему же тогда в последний момент сдался он, покончив с собой? Люди из Сопротивления говорят, что он струсил.

Улыбка Мириам мгновенно вянет на губах.

— Этот человек из Сопротивления сказал мне, что ему поручили возглавить восстание, а он отступил. А я сказала ему, что он ничего об этом не знает, но он выглядел таким уверенным...

— То, что ему предложили возглавить восстание, когда уже стало совершенно ясно, что весь сентябрьский транспорт в полном составе отправится в газовые камеры, это верно. Мне об этом сказала одна женщина, мой источник, которой я доверяю.

— И он отказался?

— Восстание руками такого контингента — семей в полном составе, со стариками и детьми — против вооруженных эсэсовцев было не самой блестящей идеей. Он попросил, чтобы ему дали возможность немного подумать.

— И после этого он отравился.

— Да.

— Почему?

Тяжелый вздох Мириам как будто опустошил ее.

— У нас далеко не всегда есть ответы на все вопросы.

Женщина взяла ее за плечо и притянула к себе. Прижавшись друг к другу, они долго молчат, и это молчание объединяет их больше, чем какие бы то ни было слова. Потом тепло прощаются, и Дита выходит из барака. По дороге она думает, что, возможно, нет ответов на все вопросы, но Фреди сказал ей: «Никогда не сдавайся». И она не отступит, не откажется от своего стремления найти ответ на этот вопрос.

Многоголосый шум уроков выводит ее из задумчивости. В нескольких метрах от нее расположилась группа Ота Келлера. Дети внимательно слушают его рассказ, и Дита тоже начинает прислушиваться, чтобы не утратить ту нить, что обрезали нацисты. Она скучает по школе. Ей бы очень хотелось учиться дальше и, быть может, стать летчицей, как та женщина, что была на фотографии в иллюстрированном журнале ее мамы, Амелия Эрхарт. Она была снята как раз в тот момент, когда вылезала из самолета, одетая в кожаную куртку, со сдвинутыми на лоб очками пилота и мечтательным взглядом. Дита думает, что для того, чтобы стать летчицей, нужно очень много учиться. До того места, где она расположилась с книгами, доносятся голоса нескольких учителей, но они смешиваются, и ей не удается разобрать слова ни одного из них.

Дита смотрит на преподавателя Келлера. Говорят, что он — коммунист. Коммунизм — это пока что мечта, не ставшая кошмаром. Ота Келлер рассказывает о скорости света и говорит, что во всей вселенной нет ничего, что двигалось бы быстрее света, что те звезды, которые мы видим на небе, это результат того факта, что наших зрачков достигли фотоны света, что были выпущены очень давно и прошли миллионы километров на головокружительной скорости, пока не добрались до нас. Детей он притягивает к себе заразительным энтузиазмом, с которым говорит, движениями бровей и указательного пальца, похожего на стрелку компаса.