Антал Погони - Двое из многих

Иштван и Имре свалились на землю почти одновременно.

Иштван, коснувшись земли, потерял сознание и распластался, как мертвый.

Имре оказался покрепче. Пересилив себя, сел и с трудом открыл слипавшиеся веки. В голове бродили обрывки каких-то мыслей. Он плохо соображал, спит он или бодрствует. Руками нащупал под собой сухую щепу. В голову пришла мысль о волках, которым нетрудно будет напасть на них… Дальше он действовал машинально, вернее, действовал уже не он, а инстинкт самосохранения.

Лежа, он нагреб руками сухой щепы, прошлогодней травы и, чиркнув последней спичкой, зажег костер, который сначала сильно задымил, выбросив к небу большой шлейф густого дыма, но все же разгорелся…

На какое-то мгновение Имре подумал о том, что ведь и они сами могут сгореть от этого костра, но сил отодвигаться или погасить огонь у него уже не было. Веки словно свинцом придавило, и Имре погрузился в глубокое забытье.

Максим Степанович Зайцев, зажав между колен сосновый чурбак, заученным движением щепал дранку, которой собирался заново покрыть давно прохудившуюся крышу сарая. Погода как раз благоприятствовала такой работе, и сегодня было воскресенье — можно не спешить.

Вся семья Зайцевых была в сборе. Старшей дочери Анне уже исполнилось двадцать лет. Девка, как говорится, была на выданье. Красивая, черноволосая да голубоглазая. Правда, щеки ее тронуты несколькими оспинами, но они такие маленькие, что их не сразу заметишь. Две другие дочери намного моложе Анны. Им еще положено в школу бегать, но сельская школа теперь работала нерегулярно. Учителей-мужчин всех забрали на фронт, а оставшаяся одна-единственная учительница не в состоянии была наладить регулярные занятия. Так что обе младшие дочери Максима Степановича в школу не ходили и занимались время от времени дома. Правда, все эти занятия состояли в основном из чтения хрестоматии.

Довольно часто с дочерьми занималась жена Зайцева, стройная красивая уральская казачка. Сама она окончила всего лишь два класса церковноприходской школы, но, научившись читать, тянулась к книгам и, как только позволяли домашние заботы, читала.

А жить в маленькой деревушке, затерянной среди дремучих лесов, было несладко. Изба Зайцева стояла на самом краю села. Когда супруги Зайцевы совсем молодыми приехали в эти края на жительство, землю здесь давали почти бесплатно — десятину за червонец: царское правительство старалось заселить эти далекие по тем временам места…

Жена Зайцева пошла подоить корову. Вокруг села находились прекрасные заливные луга, и коровы, козы, овцы и прочая живность свободно паслись на них. Воров в ту пору здесь не было и в помине.

— А где Настенька? — спросил Зайцев у жены.

— Кто-то разжег костер на опушке леса. Туда побежала, посмотреть.

Зайцев с удовольствием продолжал щепать дранку, наслаждаясь работой.

«Наверно, ребятишки разожгли на опушке костер, — подумал Максим Степанович. — Лишь бы лес не подожгли».

Он почти забыл об этом, но вдруг услышал, как запыхавшаяся от бега Настенька еще издалека закричала:

— Там люди! Мертвые люди! Двое их!

Максим Степанович не спеша отложил топор в сторону и спокойно спросил:

— Что ты плетешь? Где?

— Там, на полянке, где мы вчера рубили дрова… Я их окликнула, а они молчат… А костер совсем к ним подобрался… Я погасила огонь… Они, видать, мертвые…

— Пошли! — решительно бросил Зайцев. — Елена! — крикнул он жене. — Приготовь-ка побыстрее постели! Может, они еще живые?

Вместе с тремя дочерьми Зайцев торопливо зашагал к опушке леса.

— Живы они, — обрадованно произнес он, осмотрев лежавших на земле мужчин. — А ну-ка, помогайте мне!

Осторожно взвалив себе на спину Керечена, Зайцев понес его к дому, словно мешок с мукой. Дочери помогали ему. Затем вернулся за Тамашем.

Жена Зайцева тем временем приготовила постели: взбила подушки, откинула одеяла.

— Кто они такие? Заблудились, наверно? — спросила она мужа.

— Не все ли равно, — буркнул ей в ответ Максим. — Очухаются — узнаем. А пока пусть как следует отоспятся в тепле! Если добрые люди, гостями будут, а коли злые — вот бог, а вот порог… А пока не беспокой их, пусть поспят…

На следующее утро первым проснулся Иштван. Открыв глаза, он увидел перед собой улыбающиеся рожицы двух девочек и пожилую женщину.

— Где я? — чуть слышно спросил Иштван.

Елена провела натруженной рукой по его лицу и ласково сказала:

— У добрых людей…

— Воды!..

Женщина поднесла к его губам ковшик с молоком:

— Пей, мы воду не пьем… Это полезнее… Пей…

Керечен с жадностью выпил свежего, парного молока. Его охватила приятная истома, хотя руки поднимались с трудом, а голова сильно кружилась.

— Где мой друг? — с трудом ворочая языком, спросил он.

— Ничего с твоим другом не сталось… Спит он еще, — произнес стоявший у изголовья Максим и показал рукой на кровать у противоположной стены.

Вскоре проснулся и Тамаш. Открыв глаза, он с удивлением осматривал комнату.

— Имре… Имре… Мы спасены, слышишь? — по-венгерски произнес Иштван, чем сразу же поверг в страшное недоумение хозяев.

Имре попытался привстать, но в тот же миг тело его, словно оно было чужим и не повиновалось ему, упало в перину.

Хозяйка подошла к Имре и тоже напоила его молоком.

— Спасибо, — поблагодарил Имре хозяйку по-русски. — Большое спасибо.

Анна, стоя у кровати, на которой лежал Иштван, не могла отвести глаз от него. Уж больно странным казался ей этот молодой мужчина! Исхудавшее лицо обрамляла темная борода, а верхнюю губу прикрывали густые, черные как смоль усы. И хотя борода и усы старили незнакомца, чувствовалось, что он еще очень молод. А темные глаза его светились умом. Анне, которая еще ни разу не выезжала из родного села, не приходилось видеть других мужчин, кроме родного отца да немногих мужиков-односельчан.

— Супчику похлебаете немного? — обратилась она к Иштвану.

Тот с улыбкой кивнул. Через минуту Анна принесла глиняную миску с горячей, покрытой золотистым жирком, куриной лапшой и большим куском мяса. Она пододвинула к кровати табурет, поставила на него миску с лапшой, а рядом положила деревянную красиво расписанную ложку и ломоть свежего, теплого белого ситника.

Затем она принесла лапши и Имре.

Вся семья с любопытством наблюдала, как изголодавшиеся странники с аппетитом уплетали лапшу, откусывая от краюх большие куски хлеба.

Долгий сон и сытная еда сделали свое дело: беглецы почувствовали себя настолько хорошо, что даже хотели было самостоятельно встать с постели. Однако как только были съедены последний кусок хлеба и последняя ложка лапши, обоими овладела такая усталость, что они снова моментально уснули. Сказались и долгое недоедание, и все тяготы царского плена, многочисленные издевательства, побои, купание в холодной Каме и блуждания по тайге… Уставшему, ослабевшему организму требовался длительный отдых.