Константин Кудиевский - Горькие туманы Атлантики

«Прошлое надо знать, — думалось Лухманову. — Чтобы жители Акранеса, радуясь мирным дням, гордились не только предками-викингами, открывшими Америку еще до Колумба, но и произносили бы с уважением имена капитана Гривса и лейтенанта Мартэна, боцмана Бандуры и стармеха Синицына. Жаль, что никто не догадался поставить здесь памятник-обелиск в память о минувшей войне. Хотя бы вон на том камне…»

В самой глубине фиорда, в расщелине между сопками, показался внезапно маленький поселок, и Лухманов тотчас же узнал его. В этот поселок, как и в Акранес, возвращались после промысла китобои. Быть может, отсюда и произошло название «Хвал-фиорд» — Китовый залив? Зимние волны казались под снежными смерчами такими угрюмыми, что Лухманов не удивился бы, если б увидел внезапно фонтаны морских исполинов. Кто знает, не обитали ли киты здесь сотню лет назад… Во всяком случае, природа сохранила в заливе свою первозданность, нетронутый облик веков… Правда, в поселке с сорок второго прибавилось емкостей для горючего, удлинился пирс для выгрузки танкеров и заправки судов. Но длинные железные бараки, в которых обитали когда-то английские солдаты, сохранились, и Лухманов обрадовался им, как старым знакомцам.

Вон в том здании, тогда недостроенном, а ныне едва ли не самом приметном, накануне выхода конвоя состоялось совещание капитанов. Отсюда они торопились на суда, полные веры и оптимизма. И здесь он, помнится, в последний раз пожал руку Гривсу.

Люди сейчас не встречались, словно их не было вовсе. Машина с ходу проскочила короткую улочку, и он, помня опасения атташе, не решился попросить остановиться или хотя бы притормозить.

Он слышал, что здесь, в глубине фиорда, американцы хотели создать базу подводных лодок. Однако новое демократическое правительство Исландии, пришедшее к власти в результате последних выборов, воспротивилось этим планам. Правительство призывало к ликвидации базы и в Кефлавике, но хватит ли у него для этого сил и возможностей? Бывшая военно-морская база англичан после создания НАТО превратилась постепенно в американскую. И это была, пожалуй, самая горькая память о второй мировой войне на исландской земле.

Дорога между тем обогнула фиорд и опять вела к океану, лишь по другой стороне залива. Опасения атташе оправдались. Из расщелин вырывался ветер, внезапный и злой, гудел и бился на бортах и стеклах машины, словно пытался свалить ее вниз, под обрыв, на промерзшую пену прибоя. Ветер сдувал со склонов снежные тучи, и они забивали дорогу наметами, заволакивали на какое-то время все вокруг сплошной непроницаемой пеленою. Водитель притормаживал, включал фары, но свет упирался в белую тьму. Приходилось останавливаться и пережидать. Хорошо еще, что не было встречных машин.

Лухманов неотрывно смотрел на фиорд, но виделся ему рейд не пустой и холодный, а летний, тесный от множества кораблей. Тогда выходили из залива в тумане, веря в успех, не загадывая судьбу. Боевых кораблей охранения было гораздо больше, нежели транспортов, и угроза немецкого нападения в океане казалась маловероятной. Кто же думал, что британское адмиралтейство способно на поступок, равноценный предательству… Впрочем, это не первая и не единственная черная страница в истории английского флота. Те, кто погиб, по сути, были обречены еще до выхода из фиорда.

С годами многое стало известным и прояснилось. А тогда, помнится, всех на «Кузбассе» охватила радость при мысли, что наконец-то окончилась трехмесячная стоянка на этом опостылевшем рейде, что скоро все будут дома, увидят родных…

Он, Лухманов, нетерпеливо мечтал о встрече с Ольгой, и неделя пути в океане казалась ему гораздо более длинной, нежели минувшие месяцы. Разве знал он, что эта неделя вместит в себя столько горестей, сколько иной не познает и за долгую жизнь?! Он стоял на мостике и злился, что конвой должен приноравливаться к тихоходным судам, ползти шестиузловым ходом. Ему хотелось лететь, а не плыть, хотя и шесть узлов для тумана были рискованны. Туман висел настолько густой, что они не увидели Акранеса. Суда ревели сиренами и гудками и порой появлялись рядом с «Кузбассом» как призраки. Но это, помнится, не удручало: радость выхода перекрывала и ощущение опасности, и чувство тревоги.

Не все транспорты вышли благополучно: один, американский, наскочил на камни-разбойники, два других потерпели аварию. В конвое осталось тридцать четыре судна. Их поджидали у северных берегов Исландии сорок пять боевых кораблей. Поджидали, чтобы внушить поначалу веру, а после эту веру не оправдать.

Лухманов снова перебирал в памяти события того времени — день за днем, час за часом. Оторвался от дум лишь тогда, когда горы окончились и вокруг посветлело. Вдали на равнине виднелся Рейкьявик. «Что ж, прощай, Хвал-фиорд! Ты снился мне множество раз — совсем не таким, как сейчас. Но я рад, что узнал тебя и зимним — суровым и молчаливым. Мне чудится в молчании этом память по тем, кто погиб. Спасибо за это! Прощай!..»

— А у меня сюрприз для вас, — признался атташе, когда они поднялись в номер отеля. — Вам знакомо такое имя: Брум?

— Кома́ндер Брум? — переспросил удивленно Лухманов. — Командир миноносца «Кеппел» и командир эскорта в том конвое?

— Он самый… — засмеялся атташе и протянул номер английской «Морнинг Стар». — Почитайте на досуге. Вы ведь владеете английским?

Он ушел, а Лухманов снова задумался, все еще находясь под впечатлением поездки в Хвал-фиорд. Потом вспомнил о газете… Оказывается, в Англии — теперь, через много лет, — вышла книга о разгроме конвоя. Автор ее обвинял Брума в том, что тот, вслед за ушедшими кораблями охранения, увел и свои миноносцы, тем самым ослабив эскорт, лишив его единственной, по сути, значительной силы: оставшиеся в эскорте корветы, тральщики и спасательные суда не могли защитить транспорты от атак немецких подводных лодок и самолетов. Да, если говорить честно, и не пытались.

Брум подал в суд на издательство, выпустившее книгу, обвинив его в клевете. Как ни странно, суд признал его правым, обязав издательство выплатить Бруму в качестве компенсации более двадцати тысяч фунтов стерлингов. В газете описывалось, как Брум, которому уже перевалило за семьдесят, явился вместе с семьей в здание суда, где ему торжественно вручили чек. Честь британского офицера была таким образом восстановлена.

«Господи, до какого же цинизма можно дойти! — изумлялся Лухманов. — Честь восстановлена… Ну а совесть мучает хоть иногда бывшего командера? Уход миноносцев обрек на гибель транспорты. Или глупость, совершенная по приказу свыше, перестает быть глупостью?» Лухманов помнил, как в день выхода из Хвал-фиорда Брум выступал на совещании капитанов. Говорил он многословно, витиевато и закончил стандартным «и да поможет нам бог!». Что ж, если бог помогал командиру эскорта, то не в праведном деле. Такого греха не замолишь, если поставить свечей даже на все двадцать тысяч, выигранных по судебному иску. Да и вряд ли Брум проводит остаток жизни в молитвах! Двадцать тысяч фунтов дают возможность время проводить и повеселее.