Константин Кудиевский - Горькие туманы Атлантики

Но Синицын очнулся сам. Виновато огляделся вокруг, отстраняя матросов, поспешивших выполнить указание боцмана, и так же виновато промолвил:

— Уморился… Немного отдышусь и спущусь в машинное. Я его, черта, доведу до ума, заставлю работать, как часы у старпома!

О двигателе он говорил мягко и ласково, словно о человеке. А Бандура, скрывая неловкость, хмуро уставился вдруг на беретик, что валялся в ногах у Семячкина:

— Что за шмутки? Это кто же на палубе мусорит? Другого места для ветоши не нашли?

Сергуня опрометью бросился выручать свой чепчик. Моряки рассмеялись, вспомнив, должно быть, историю, которая уже приключилась однажды с молодым мотористом. Сергуня долго не признавал берет, считая его головным убором девчонок. На судне носил он белый чехол от фуражки, порыжевшей от ржавчины: разве в машинном убережешь белизну? И всякий раз, увидев его на палубе, боцман болезненно морщился:

— Скоро ты снимешь свою камилавку? Срамишь нас на все пароходство! Тюлени и те от тебя морду воротят.

В ответ моторист бурчал что-то вроде того, что это его сугубо личное дело.

Но когда на чехле появилось пятно от мазута, Бандура не стерпел, И как-то после обеда, заметив Сергуню среди матросов, «точивших баланду», решительно подошел к нему, стащил с головы моториста коричневато-рыжий колпак, поднес к своему увесистому носу, смачно высморкался в тот чехол и тут же выбросил за борт. Извлек из кармана новенький синий берет и сунул его оторопевшему мотористу:

— Надень, может, на человека станешь похожим!

Вот почему сейчас моряки встретили смехом стремительную поспешность Сергуни, а Семячкин подморгнул в его сторону:

— Понял службу!

По внутрикорабельной трансляции объявили, что сегодня весь экипаж будет ужинать вместе, в кают-компании. И сразу же все позабыли о Сергуне, оживились и изумились: с чего бы это? Такое случалось только по праздникам… Может, решил капитан отметить ударный труд машинной команды и аварийщиков? Ведь провели успешно ремонт и теперь благополучно догоняют конвой. Сохранили и теплоход, и грузы. Но подтвердить или опровергнуть догадки матросов не мог даже Савва Иванович: он сам впервые услышал об этом ужине. Недоуменно пожав плечами, помполит направился к трапу, ведущему к мостику.

Ох как не терпелось Семячкину поведать друзьям обо всем, что знал! Но он помнил недавний разговор с капитаном: тот строго-настрого приказал помалкивать, дабы день рождения Митчелла оказался для всех на судне сюрпризом. И рулевой, боясь искушения, вернулся на полуют, к «эрликону».

Океан привычно рокотал за бортами. Он казался при ходе «Кузбасса» в двенадцать узлов шумливым и веселым, быстро несущимся навстречу судну. Он словно пытался сбить теплоход с курса, но это было ему не под силу, и потому океан, играючи, хлестко бил в левый борт, окружая «Кузбасс» пеной, брызгами, влажной прозрачной пылью. Теплоход шел, наверное, могуче и красиво, и было жаль, что на свой корабль нельзя взглянуть со стороны.

Горизонт на севере расплывчато и белесовато сливался с небом, будто озаренный бледными отсветами близких полярных льдов. На юге же он сгущался в хмурую неприветливую серость, и именно эта серость, чудилось, угрожающе напоминала о тех опасностях, что подстерегали «Кузбасс». Но думать об этих опасностях сейчас не хотелось. Уже давно моряки не наслаждались таким стремительным ходом, таким бесшабашным разгулом ветра и волн, таким ощущением собственной силы! В конвое море до горизонтов заполнено мачтами, трубами и дымами, моря не видишь, по сути, и попросту забываешь о нем. А здесь… В то, что в океане рыскают военные корабли и самолеты, несущие смерть, порою не верилось, и каждый старался продлить в себе чувство обычного мирного рейса.

К ужину собрались в кают-компании. Моряки по такому поводу побрились, переоделись. Лухманов оставил на мостике Птахова, сам же, забежав на минутку в каюту, присоединился к экипажу. И первым, кого он увидел, был старший механик Синицын — в новом шевиотовом кителе, с такими же золотыми нашивками, как у капитана. Лухманов подошел к нему, обнял и трижды поцеловал. Смущенный и растроганный, старик что-то невнятно забормотал в ответ, а капитан под оживленный и одобрительный общий гул объявил:

— Расцеловать остальных механиков поручаю Тосе!

— Почему же только механиков? — громко не согласился боцман.

Но тут же кто-то ему со смешком пояснил:

— Узнает ваша Фрося на берегу — житья не будет ни Тоське, ни вам.

Открылась дверь, и важно вошел кок в ослепительно белой куртке и колпаке. На вытянутых руках он нес пышный пирог, из которого торчали двадцать семь зажженных свечей. Торжественно прошествовав мимо столов, кок поставил пирог перед растерявшимся Митчеллом, а следом за ним появилась такая же сияющая Тося — поднос в ее руках был уставлен шампанским и кое-чем покрепче. За столами прокатился удивленный и радостный шумок.

Лухманов поднялся, жестом попросил тишины и внимания.

— Товарищи! Сегодня день рождения нашего боевого друга лейтенанта Митчелла. Разрешите от вашего имени поздравить его.

Дружно захлопали в ладоши. Но тут же вспорхнул Семячкин, стараясь всех перекричать:

— Внимание! Дорогому имениннику от экипажа «Кузбасса»… так сказать, небольшой презент: русский народный инструмент — балалайка! — Он быстро извлек из-под стола балалайку, ударил пальцами по струнам: — Настроенная! Тут мы написали от коллектива по английскому словарю. «Лефтенанту, — значит, — Митчеллу… от щирого ха-ат!»

Инструмент передали по рукам виновнику торжества, Митчелл неумело принял его, и Лухманов под общий смех стал показывать англичанину, как держать балалайку и как играть на ней. Робкое бренчание струн было встречено громким восторгом «кузбассовцев».

— У всех налито? — поинтересовался капитан. — Слово для тоста — Савве Ивановичу.

— Не мастер я по этой части, но уж коли поручили… — поднялся помполит. Вслед за ним поднялся и счастливо улыбающийся именинник. И Савва Иванович, взглянув на него, произнес: — Нас, советских моряков и английского лейтенанта Митчелла, вместе свела лихая година. Но за это мы на нее не в обиде. Мы боремся с общим врагом и верим: победа будет за нами! Мы разные люди, по-разному думаем и живем, но выпить хочу я за то, чтобы и в будущем встречались мы с англичанами только вот так: как братья, как союзники, как друзья. Будь здоров… сынок!

Митчелл не знал, должен ли он отвечать на тост тотчас же, Лухманов что-то ему подсказал, и лейтенант решительно выпил до дна, поперхнулся и тут же со смехом стал гасить свечи. Потом взял широкий нож, попытался разрезать именинный пирог, но свечи ему мешали. Тося с готовностью предложила: