Константин Кудиевский - Горькие туманы Атлантики

Однажды он не сдержался, спросил напрямик пришедшего с донесением лейтенанта:

— Что вы думаете, Дженкинс, о положении конвоя?

— Думаю, сэр, мы напрасно впутались в эту кашу! — отчеканил не задумываясь тот, явно щеголяя своей откровенностью перед начальством. — У Великобритании хватает собственных забот!

«Болван!» — едва не промолвил вслух адмирал. Больше он с подчиненными на эту тему не заговаривал.

Наступили ясные дни — работать приходилось в бункере. Несмотря на хорошую вентиляцию, виски постоянно побаливали: может быть, от усталости глаз, утомленных электрическим светом. Тянуло на воздух, к чистому небу, к яркости дня. Будь на то воля вице-адмирала, он плюнул бы на опасности воздушных налетов и вернулся бы в свой кабинет в здании адмиралтейства. По крайней мере, там легче и свободнее думалось. И наверное, многие офицеры охотно последовали бы его примеру. Но неподалеку отсюда, в бункере своем, работал сам Черчилль, а разве можно бахвалиться глупой и нерасчетливой храбростью перед мужественной мудростью премьер-министра?

Лишь изредка, когда удавалось ночевать дома, вице-адмирал наслаждался покоем. В темноте он распахивал окна спальни, закутывался в толстый шотландский плед. Прохладный воздух казался густым, как влага, — его хотелось не вдыхать, а попросту пить. Спал он в такие ночи крепко, без сновидений, твердо решив перед тем не спускаться в бомбоубежище в случае воздушной тревоги. Несколько часов подобного отдыха хватало для того, чтобы проснуться на рассвете бодрым, словно помолодевшим. Но адмирал не торопился начать новый день: он долго еще лежал под пледом, думая о семье, которая уехала из опасного Лондона в родовое поместье жены, вспоминая с завистливым сожалением годы, когда командовал флотилией миноносцев. Кажется, был неплохим моряком: во всяком случае, его соединение считалось одним из лучших во флоте метрополии. Он любил подолгу оставаться на мостике флагманского корабля, его не утомлял просторный разбег океана. А главное — на его плечи не давили тогда тягостным грузом ни хитросплетения имперской политики, ни значимость стратегических тайн, ни верховные замыслы, которых он не знал до конца, но тяжесть которых испытывал постоянно.

Он, пожалуй, охотно поменялся бы ролями с теми адмиралами, кто командует кораблями. Хотя понимал теперь, что свобода их — кажущаяся, что они не вольны в своих действиях, ибо связаны по рукам и ногам наставлениями адмиралтейства. А эти наставления, к сожалению, он знал теперь тоже, часто не отличались ни глубоким анализом обстановки на море, ни зрелым предвидением. Не случайно на флоте и в армии так навязчиво воспитывают веру в непогрешимость приказов свыше! Если бы моряки с кораблей смогли однажды проникнуть в штабную кухню, если бы проследили, как, на каких основаниях принимаются нередко решения и сколько случайностей влияет на них, они от ярости разнесли бы адмиралтейство в пух и прах. Неужели и его, вице-адмирала, моряки причислят когда-нибудь к лику «твердых позолоченных лбов»? Что ж, он вряд ли смог бы себя оправдать в их глазах. Откуда им знать, что он, занимающий высокую должность в святая святых британского флота, по сути, лишен возможности сколько-нибудь заметно влиять на события…

Доклады оперативного отдела начинались обычно сообщениями с главных военно-морских театров. О конвое упоминалось уже потом, где-то в конце — вице-адмирал всегда с нетерпением ожидал донесений оттуда; он-то знал, что приняты далеко не все меры к тому, чтобы ограничить потери судов. Поэтому был удивлен и насторожился, когда офицер-оператор сразу же начал докладывать обстановку в районе Северной Атлантики, где, кроме проводки транспортов в Советский Союз, никаких других операций не проводилось.

Конвой минул уже остров Медвежий, оставив его к югу, и по-прежнему подвергался атакам вражеской авиации, причем участились налеты торпедоносцев. Вокруг рыскали подводные лодки, миноносцы эскорта то и дело их обнаруживали, заставляли погружаться на глубину, не позволяя успешно выйти в атаку. Частые гидроакустические контакты с лодками давали веские основания предполагать, что на пути конвоя расположилась «арктическая волчья стая» германского подводного флота. Тихий ход транспортов создавал возможность лодкам, даже находясь под водой, не отставать от каравана, следовать по пятам. Видимо, «стая» ждала своего счастливого часа.

Вице-адмирал с удовлетворением выслушал весть о том, что конвой изменил курс к северу. Гамильтон давно уже отдал такой приказ, дабы вывести транспорты за пределы четырехсотмильной зоны действия береговой авиации. Однако командер Брум медлил, полагая, что четыреста миль удаления от Норвегии не гарантируют транспорты от налетов, зато замедляют его продвижение к цели. Лишь после вторичного строгого напоминания с флагмана Брум подчинился. Вице-адмирал тут же высказал мнение, что доводы Гамильтона кажутся ему более разумными, нежели расчеты командира эскорта.

Крейсерская эскадра наконец-то присоединилась к конвою. Следовало на сближение с ним и соединение адмирала Тови: к востоку от Медвежьего возрастала вероятность встречи с надводными кораблями противника. Гамильтон не считал целесообразным сохранять и далее скрытность своего пребывания в море и потому нарочно позволил немецким самолетам обнаружить себя. Чтобы ввести в заблуждение противника, на одном из крейсеров установили фальшивую дымовую трубу — крейсер стал походить на линейный корабль «Дюк оф Йорк». Боевой дух английских и американских моряков на линкорах, крейсерах и авианосце — выше всяких похвал, и потому оба британских командующих полны решимости выиграть битву и установить наконец в северо-атлантических водах господство союзного флота.

— Да, Тови и Гамильтон — опытные, решительные флотоводцы, — подтвердил вице-адмирал. — Они давно ждут этого часа.

Все шло пока хорошо, и вице-адмирал не понимал, чем встревожен офицер-оператор.

— Есть агентурные сведения, что германские тяжелые корабли сосредоточились в Альтен-фиорде. К «Шееру» присоединился «Тирпиц». Авиаразведка доносит, что в готовности «Хиппер». Только «Лютцов», маневрируя в узкости, наскочил на подводные камни и надолго вышел из строя.

— Значит, мистика Гитлеру не помогла? — усмехнулся вице-адмирал. «Лютцов» — это было новое название «карманного» линкора «Дейчланд», который Гитлер приказал переименовать, чтобы никогда в донесениях не появилось возможное сочетание слов: «Германия» погибла», «Германия» потоплена», «Германия» торпедирована»… По той же причине фюрер не разрешал присвоить собственное имя какому-нибудь из новейших кораблей, несмотря на верноподданнические просьбы немецких морских чинов.