Александр Письменный - Фарт

Один из людей отряда, пожилой коренастый мужчина с наголо обритой головой и черными пронзительными глазами, время от времени заговаривал с офицером по-немецки. Вахмистр много лет батрачил у немецких колонистов и немного понимал язык. Из замечаний, которыми обменивались офицер и бритоголовый, вахмистр понял, что отряд не румынский, а турецкий и что он намеревается пробраться на север и подорвать железную дорогу Бендеры — Рени. Два или три раза бритоголовый заговаривал о том, что вахмистра нужно прикончить. Офицер возражал, и вахмистр понял его так, что офицер рассчитывает использовать вахмистра в случае, если отряд столкнется с полицейскими или пограничными частями. Как бы там ни было, вахмистр видел, что положение его скверное, но о смерти он не думал. Он думал сейчас о том, какой он дурак, дал себя провести, и о том, когда удобнее выбрать время для побега.

Тем временем два первых гребца пригнали к пароходу баркас, который они взяли у пристани, и с парохода на баркас стали на лебедке спускать лошадей. Баркас сделал несколько рейсов. На баркасе с лошадьми к пристани прибыли еще люди. Некоторые были с пиками. Вахмистр, поднятый с земли ударом сапога, пересчитал про себя прибывших. Всего было двадцать три человека.

С парохода подали сигнал синим флажком. Офицер махнул в ответ стеком. На пароходе подняли пары, он развернулся на месте и ушел в море.

Офицер толкнул вахмистра:

— Айда за мной!

Он подал команду людям и вскочил на коня. Вахмистр со страхом подумал о том, как он со связанными руками, пеший, будет поспевать за всадниками на хороших лошадях. Но офицер, видимо, об этом не беспокоился. Он продел между руками вахмистра длинный пояс, ударил пленника стеком и тронул коня.

Вахмистр побежал рядом, вздевая руки, так как то и дело оступался на размытой земле, и ремни, которыми были связаны его кисти, больно врезались в кожу.

«Уж лучше бы пристрелил, собака», — думал вахмистр, и ему было очень горько, что такая история произошла с ним на родной земле.

В это время послышался скрип телеги. К пристани ехал молдаванин с сеном. Босой, в высокой бараньей шапке, он сидел на возу, помахивая вожжами, и не подозревал о грозящей опасности.

Вахмистр крикнул ему:

— Эй, парень, вертай назад!

Но поворачиваться было поздно. Офицер подал команду, поднявшись на стременах. С гортанными выкриками люди в непромокаемых плащах окружили молдаванина. В неописуемом страхе крестьянин скатился с воза и упал на колени. Не обращая на него внимания, несколько всадников спешились и выпрягали из воза лошадь. Офицер приказал вахмистру сесть на лошадь молдаванина. Вахмистр сказал:

— Да как я сяду, когда у меня руки связанные?

Тогда офицер выхватил шашку и ловким ударом рассек ремешок на кистях вахмистра.

Вахмистр сел на лошадь молдаванина, спешенные вскочили на своих коней, и отряд на рысях двинулся к северу. Молдаванин стоял на коленях в грязи перед возом с опущенными оглоблями и кричал им вслед, протягивая руки. Слезы катились по его черным, небритым щекам.

Обходя селения, избегая встреч с подводами, отряд весь день двигался к северу. Дорога была грязная, лошади увязали выше бабок, и к сумеркам отряд выбился из сил.

Все же еще некоторое время он двигался вперед, а когда совсем стемнело, офицер свернул с дороги, за ним весь отряд и вахмистр, которого держали в середине. По полю ехать было еще труднее, лошади часто спотыкались, и тогда во все стороны летели с копыт тяжелые комья грязи. Затем отряд въехал в овраг и стал располагаться на отдых.

Турки в дороге спиртного не пили, зато офицер-немец, быть может для храбрости, часто прикладывался к фляге, обшитой серым сукном. Когда отряд въехал в овраг, офицер был изрядно навеселе. Он качался, слезая с лошади, и вахмистр подумал, что теперь пришел ему конец. Но офицер, не проверив, выставлены ли караулы и как охраняется пленник, разостлал в кустах свой плащ, вытащил из седельной сумки плотное одеяло, закутался в него и тотчас заснул. Все турки были очень утомлены. Они только стреножили коней, выделили двух человек для охраны и третьего — часовым к пленнику и улеглись спать. Человек с бритой головой попытался наладить порядок, назначить смену караульных, — но его не послушали. Он выругался и сам улегся в кустах.

Вахмистр, которому снова завязали руки, лег на бок и притворился спящим. Рядом с ним сидел щупленький часовой, человек, которому, видимо, всегда доставались самые неприятные обязанности. Вскоре он стал клевать носом. Вахмистр зубами перегрыз ремешок, нащупал в темноте тяжелый камень, ударил часового по голове, прыгнул в кусты и благополучно выбрался из оврага. Он слышал, как внизу кричали люди, как звенело оружие, понукали лошадей и громко по-немецки ругался бритоголовый.

Покуда вахмистр добирался до штаба армии в Аккермане, сторожа с пристани Бургас поднимали по окрестным селам народ. Вооруженные вилами, рогатинами, кольями, топорами, как в наполеоновскую войну, собирались крестьяне и рыбаки, чтобы помешать врагам пробраться к железной дороге.

Всю ночь на 25 ноября турецкие диверсанты двигались к северу; казалось, что они незамеченными проникли в глубь страны. На самом деле за каждым их шагом следили десятки глаз. Всю ночь и утром 25 ноября в штаб армии непрерывно поступали сведения о движении турок.

Из Аккермана штаб двинул в район высадки конные разъезды. Участь десанта была решена.

Ночью турки разделились на две группы. Меньшая была вскоре захвачена без единого выстрела между селениями Мало-Ярославиц и Чумлекия, недалеко от станции Лейпцигской. Большая сгруппировалась возле села Тарутина, и можно было предположить, что она не сдастся без боя. Но боя и эта группа не приняла, видя себя окруженной. Мужики с дрекольем и несколько человек из конного разъезда разоружили турок. Обе группы диверсантов затем были собраны вместе и в пешем строю отправлены к железнодорожной станции.

В тот час, когда пленные диверсанты подходили к Лейпцигской, откуда их должны были везти в Одессу, из придорожной канавы, возле овражка, заросшего орешником и спускающегося к Днестру, выполз человек с наголо обритой головой и пронзительными черными глазами. Он скинул прорезиненный плащ и оказался в поношенной матросской робе. Оглядевшись по сторонам, бритоголовый свернул плащ, закинул его в кусты и, насвистывая с беззаботностью бродяги, не спеша направился в сторону Аккермана.

Это был Эрнест Пауль Мюнг, некогда служивший боцманом в русском торговом флоте под именем Ефима Степановича Двибуса. Он был агентом германской разведывательной службы.

Федор Бухвостов, раненный при торпедировании «Донца», получил в госпитале письмо из дому. Неизвестный писец со слов матери извещал его о том, что отец погиб в завале на шахте 19-бис, что корову пришлось продать за недоимки, что мать выгнали из квартиры. «И еще низко кланяется вам тетка Дарья Саввишна и племянник ваш, Иван Захарович, и меньшой братец Петр Иванович…» Письмо кончалось обычными словами, точно ничего не произошло, и, наверное, от этого Бухвостов еще сильнее почувствовал, какая беда приключилась дома.