Александр Письменный - Фарт

— Татьяна Андреевна, голубчик, к чему эти шадости? Оставьте, оставьте, вы испортите!

Интересничая, Грушецкая всегда говорила в нос, точно у нее был сильный насморк.

— Да, да, положите, Татьяна Андреевна. Вденьте лучше нитку в иголку, — подхватывала тотчас Валентина Денисовна.

У Татьяны Андреевны были острое зрение и твердая рука, и нитку в иглу она вдевала великолепно.

Наблюдатели Пучков и Меликидзе, молодые здоровые парни, студенты-заочники, играли в кают-компании в шахматы, и внешний мир тогда переставал существовать для них.

Авдюхов бренчал на расстроенном пианино. Мотив он всегда подбирал жалостливый и упрямо выстукивал его двумя пальцами в дрожащих, минорных тонах; странным казалось, что из-под таких неуклюжих, грубых рук возникают легкие, душещипательные звуки.

— Да перестаньте нас мучить, Николай Степанович! До каких пор можно терпеть? — кричал кто-нибудь, не выдержав музыкальной пытки.

Авдюхов не спорил. Он покорно закрывал пианино, пересаживался к радиоле и начинал ловить заграничную музыку. А так как, поймав одну передачу, он тотчас начинал ловить другую, то пытка звуками продолжалась с прежней силой, и его только просили уменьшить громкость.

Иногда на гидрометеостанцию забредал Сергей Порфирьевич Вараксин, главный инженер рудника. Тогда Авдюхов переставал терзать своих товарищей музыкой и составлялась пулька в преферанс.

Иногда всей компанией, оставив на станции дежурных наблюдателей, ездили на цинковый рудник во Дворец культуры. Грузовую машину присылал за ними главный инженер.

Жизнь на станции шла тихо, размеренно, день за днем, месяц за месяцем. Проходило лето, кончалась осень, наступала зима. Тогда снегом заносило дом до крыши, наглухо заметало дорогу, и, если снегоочистители не справлялись, сотрудники станции неделями сидели отрезанные от внешнего мира. Зимой в доме было холодно и неприютно, большие печи в круглых железных кожухах, как ни топи, не могли нагреть дом. Весной и осенью дорога иной раз раскисала, летом случались осыпи и завалы, и тогда тоже надолго прерывалась колесная связь с внешним миром. С переменой времен года менялся характер наблюдений, в зависимости от погоды трудней или легче было работать на метеорологической площадке или на водомерном мостике, но в общем работа оставалась одинаковой. Все так же дул в ущелье, как в трубе, колючий ветер и на дне ущелья ревела и мчалась по камням бешеная река.

— О нашей жизни романа не напишешь, — любил говорить Сорочкин.

Главный инженер рудника Сергей Порфирьевич Вараксин, грузный мужчина девяноста пяти килограммов весу, забредал на гидрометеорологическую станцию как бы мимоходом.

Хорошо ли, плохо ли работал рудник, напряженной или сносной была производственная программа, почти каждую субботу, а уж раз в месяц наверняка, Вараксин, обстоятельно снарядившись, отправлялся в горы на охоту, — в сапогах с длинными голенищами, подхваченными у колен ремешками; в кожаной куртке на гагачьем пуху; за плечами — отличный двуствольный зауэр; у пояса — кокетливый жеребковый ягдташ; впереди хозяина мечется взад и вперед, заглядывая во все закоулки, отяжелевший от квартирной жизни, но все еще неугомонный пойнтер Агафон, щенком вывезенный из Москвы. Словом, эффектное, мужественное зрелище: охотник вышел на промысел, — романтика, древние инстинкты, один на один перед лицом первозданной природы.

Но так как путь Вараксина пролегал через седловину, за которой по ту сторону невысокого отрога, на склоне соседнего ущелья, стоял дом гидрометеорологов, то его охотничьи поползновения частенько ограничивались банальной пулькой в преферанс. Гвоздырьков и Авдюхов были отменные преферансисты, и Вараксин, сам хороший игрок, высоко ценил их способности. Постепенно, от вылазки к вылазке, от пульки к пульке, охота все более переставала быть страстью Вараксина, если когда-нибудь действительно и была ею, и все необратимее, безотказнее перерастала в красивую позу, в средство замаскировать истинное увлечение — карты. Пойнтер Агафон безнадежно жирел в обществе деда Токмакова и Альмы, юной овчарки Петра Петровича.

Еще поначалу, когда Вараксин не утратил полностью охотничьей чести, в его сознании все же теплилось намерение поискать добычу. Но Агафон уже чуял, к чему больше лежала душа хозяина, и, достигнув перевала в соседнее ущелье, он все чаще и все увереннее сворачивал на тропинку к станции, опережая, таким образом, неверное сознание человека. А потом и сам Вараксин перестал тешить себя охотничьими помыслами. Вскидывая за спину двустволку, он прямехонько направлялся к станции, и через каких-нибудь три часа в прихожей дома гидрометеорологов рокотал его снисходительный, проникновенный, бархатный начальнический бас:

— Привет дому сему и его домочадцам. Есть тут кто живой?

— Заходьте, Сергей Порфирьевич, заходьте. Все на местах, как гвозди. Стерегут погодные явления, иначе нам не положено, — успокаивал его дед Токмаков, неизменно встречавший Вараксина на площадке перед домом, потому что Агафон заранее возвещал о приближении охотника.

Из вежливости и из почтения к начальству старик поднимался за Вараксиным в прихожую.

— Возьми Агафона, дед, присмотри за собакой. Помещение изнеживает пса, — говорил Вараксин наставительно, точно он со своим Агафоном дни и ночи проводил в охотничьих скитаниях.

На сановный голос главного инженера, не торопясь, из соображения солидности, выходил Гвоздырьков, за ним — Сорочкин.

Для гидрометеорологов Вараксин был очень нужный человек. Транспорт, дорога, электроэнергия, всякого рода хозяйственная помощь, стройматериалы, рабочая сила — все это, как говорится, было в его руках, могучих руках главного инженера, тем более что директора на руднике фактически не было, — старый был снят, а нового все не назначали.

Здесь, на станции, Вараксин не собирался скрывать, что высоким превратностям охоты он предпочитает низменную пульку, но из вежливости все делали вид, будто он забрел сюда совершенно случайно и только в силу особых обстоятельств или, не дай бог, недомогания и что за карточный стол он усаживается, так сказать, уступая вынужденной необходимости.

Чрезвычайно довольный посещениями Вараксина, Гвоздырьков всегда приветствовал его одной и той же фразой:

— Рады вас лицезреть, Сергей Порфирьевич. Собрались на охоту?

— Есть потребность маленько размять косточки. Да и Агафон у меня совсем зажирел.

— Не поздновато выбрались?

— В самый раз, Петр Петрович, в самый раз. Поброжу чуток на ночь глядя. На вершинах еще светло, — отвечал Вараксин, продолжая по инерции играть роль завзятого охотника. — Где-нибудь выберу укромное местечко, заночую у костра. Ничего нет лучшего, кто разумеет. А на рассвете встал добрый молодец, умылся росой, напился из ручья, причесался пятерней — и в дело. Вы меня поняли?