Александр Письменный - Фарт

Всеобщая любимица, милая, красивая Татьяна Андреевна просыпалась в семь утра, завтракала и шла на гидрометрический мостик.

Теперь Татьяне Андреевне нравилась ее специальность. Может быть, она даже немного ее идеализировала. Но так было не всегда. Еще девчонкой, в школе, она мечтала о какой-нибудь необычной профессии. Она была бедовой девчонкой, ей нравилось щеголять в штанах, она любила воду, ветер, солнце, снег, любила проливные дожди, когда кажется, что ливню нет конца, любила лазать по деревьям, играть в «казаков-разбойников», не признавала заборов, хорошо плавала, бегала, прыгала, зачитывалась Майном Ридом, Жюлем Верном, в «Войне и мире», не так, как другие девочки, внимательно и с интересом читала главы о войне. Ей хотелось быть капитаном дальнего плавания, летчицей, дрессировщицей диких зверей, киноактрисой в приключенческих картинах, знаменитым эпидемиологом. Когда она стала постарше, интересы ее расширились, приобрели характер более серьезный, но все же и в них преобладали романтические, не женские склонности. В двух последних классах она колебалась, выбрать ли ей вулканологию, акробатику, астроботанику или заняться проблемами атомной физики. Впрочем, она задумывалась еще и о межпланетных путешествиях и о вопросах сейсмологии.

А экзамен она держала в медицинский институт, потому что это было и чертовски интересно и на медицине настаивала мама, врач-педиатр. В медицинский институт она не прошла по конкурсу, и тогда ее беспокойное и неукротимое внимание остановилось на гидрологии. Это произошло по двум причинам: во-первых, по опыту прошлых лет в Ленинградский гидрометеорологический институт был меньший наплыв и легче принимали; во-вторых, на нее все время оказывал могучее влияние брат подруги, некий стройный русоволосый юноша по имени Олег, что, впрочем, не имеет ко всему дальнейшему ни малейшего отношения.

Олег был старше года на три и учился уже на втором курсе. Увлечен он был гидрологией необычайно. Тане (потому что тогда Татьяна Андреевна была просто девочкой Таней Завьяловой) иногда казалось, что гидрология увлекает Олега гораздо больше, чем она сама. Может быть, именно это обстоятельство сильнее всего и поразило ее беспокойное воображение. Олег находил в своей науке и поэзию, и огромное социально-экономическое значение, и какие-то тонкости лирического, юмористического и идейного порядка. О любви и нежных чувствах он молчал, точно был выше этого, а о гидрологии мог говорить часами, то улыбаясь, как над удачной остротой, и даже хихикая, то задумываясь и грустя, точно речь шла о чем-то чрезвычайно чувствительном и деликатном. Он вспоминал, что во все времена истории человечества люди селились возле рек, на берегах морей и океанов. Вода поила, кормила человечество, служила для него средством сообщения. Он говорил о древних цивилизациях, связанных с мореходством. О стихии морей и рек. Об океанографии, романтической науке, тесно связанной с метеорологией. О круговороте воды в природе. Течение реки подобно течению жизни, говорил он, — и это была уже чистая поэзия, гипербола, образ, краска, свет. Жизнь реки он уподоблял жизни человека, подчеркивая ту лишь разницу, что жизнь человека, увы, более изменчива, менее продолжительна, менее закономерна. Он любил говорить о неповторимых, индивидуальных характерах рек, морей и океанов и даже собирался построить катер и путешествовать на нем по стране. Таня посмеивалась над ним, говорила, что он словно персонаж из «Волги-Волги» — без воды и ни туды и ни сюды… Но это ей нравилось.

В институте на Тучковой набережной она поняла, что гидрология гораздо сложнее, чем говорил о ней Олег. И, может быть, скучнее. Так показалось ей на первом курсе. Но потом выяснилось, что она поторопилась с выводами: сложность науки пришлась ей по душе. Скука сменилась увлечением, а главное — родилась вера, что ее наука нужна людям…

Татьяна Андреевна спускалась на гидрометрический мостик, висящий над рекой на крепких канатах, измеряла температуру, определяла скорость течения, исследовала мутность воды, характер наносов. Затем она шла к будке лимниграфа, снимала его показания, проверяла работу водомерных постов. Посторонний человек нашел бы однообразным ее ежедневный труд. Но Татьяна Андреевна каждый раз находила что-нибудь новое в жизни реки, бурной и неугомонной. Поэтому в ее представлении вчерашний день никак не походил на день сегодняшний.

С водомерных постов по нескольку раз в день она получала результаты наблюдений, записи лимниграфа, обрабатывала их. В восемь утра и в восемь вечера ежедневно, из месяца в месяц, летом и зимой, весной и осенью, в бурю и в метели, в дождь и в снег, она сама проводила исследования реки, в редкие дни передоверяя свои обязанности дежурному наблюдателю. У выхода из ущелья проектировалось строительство крупной гидроэлектростанции, и в задачу Татьяны Андреевны входили специальные исследования, имевшие большое значение.

В промежутках между практической работой и наблюдениями Татьяна Андреевна писала кандидатскую диссертацию.

По вечерам сотрудники станции, свободные от дежурства, собирались в большой комнате внизу, называвшейся кают-компанией. Так прозвал эту общую комнату Гвоздырьков, сохранивший после давней работы на пристанских складах пристрастие ко всему морскому. Он вообще любил вставлять в свою речь замысловатые, тяжеловесные слова. Он говорил, например, не «содействовать», а «споспешествовать», не «книжка», а «книжица», не «видеть», а «лицезреть». Или, например, он вычитал где-то слово «тератологический» и вставлял его теперь где надо и где не надо. Авдюхов подсмеивался над Петром Петровичем и говорил, что он впутывает в свою речь тяжеловесные слова с такой же целью, с какой в старинные времена артиллеристы подмешивали к пороху камфару, ртуть или нашатырь — «для грома».

В кают-компании стояла самодельная радиола — итог трехмесячного вдохновения Авдюхова — и старое расстроенное пианино «Красный Октябрь», некогда полученное станцией от главного управления в премию за отличную работу. Здесь вывешивались приказы начальника станции и недельные расписания дежурства. Здесь стояли библиотечные шкафы с книгами, которыми ведала Грушецкая. На круглом столике лежали газеты и журналы, в том числе потрепанный комплект журнала «Солнце России» за 1912 год; кто-то из сотрудников купил его в городе на барахолке и выложил для общего пользования.

Женщины по вечерам занимались в кают-компании рукоделием. Вернее, рукодельничали Гвоздырькова и Грушецкая, Татьяна Андреевна ни шить, ни кроить, ни вышивать не умела. Чаще всего, сидя за большим столом, она читала, а когда решала и сама приняться за какую-нибудь блузку или скатерку, Грушецкая с деланным испугом кричала: