Александр Письменный - Фарт

— Ничего, оставь меня.

Он не улыбнулся. Он снял кепку, присел возле жены, расспрашивая, что произошло. Мысль о том, что ее отношение к Муравьеву серьезнее того, в какое он поверил, острой болью отозвалась в его сердце. Вера Михайловна не говорила, что с ней, попыталась улыбнуться. Было очень неприятно, что Иван Иванович застал ее в слезах. Он мог подумать, что она вспомнила о своем грехопадении, или узнать, что здесь была Подпалова и что между ними произошло, — а Вере Михайловне не хотелось, чтобы кто-нибудь знал о том, как это ее расстроило.

— Уже все прошло, — сказала она. — Нервы дурацкие. Разбила чашечку — и вот…

— Стоит ли из-за чашечки? — сказал Соколовский, веря и не веря, что она говорит правду.

Он обнял Веру Михайловну, она поцеловала его. Иван Иванович прижал ее к себе и стал целовать плечи, шею…

— Нет, нет, не смей! Ты что? — торопливо сказала Вера Михайловна и оттолкнула его.

— Но это правда, что из-за чашечки?

— Правда, правда, — теперь уже искренне и нежно улыбаясь, сказала Вера Михайловна.

— Я верю, — с подчеркнутым облегчением сказал Соколовский.

Увидев вдруг своего Листера под диваном, он вытащил его, стряхнул пыль, прощально помахал жене рукой и скрылся.

Тогда-то и была написана для областной газеты знаменитая статья Лукина и Соколовского, наделавшая столько шума…

Вера Михайловна сбросила халат и начала одеваться. Она не признавалась себе, что сейчас пойдет в город, в парк ко Дворцу культуры, на водную станцию, в надежде встретиться с Подпаловой. Она торопилась, боясь, что не выдержит, признается себе в своем намерении, и снова возникнет в ней ее непреодолимое, ничем не оправдываемое высокомерие.

Но ни в этот день, ни в следующие Вера Михайловна не встретилась с Подпаловой. А потом выяснилось, что совещание станочников не состоится и что концерт отменен. Отпал предлог принять участие в работе косьвинских общественниц. Теперь никому не придет в голову обращаться к ней за помощью.

Она часто плакала в эти дни, то со стыдом и горечью вспоминая об оскорбительной истории с Муравьевым, то жалея, что рассказала об этом мужу, причинив ему ненужную боль, — оступилась однажды и держи при себе, переживи втихомолку, — то мучаясь, что глупая строптивость мешает ей жить по-человечески. Она только старалась, чтобы Соколовский больше не заставал ее в слезах.

Смотрясь в зеркало, Вера Михайловна находила, что начала стареть. Ей казалось, что у нее стал откладываться старушечий жирок на животе и по бокам, и иногда она представляла себя такой, как турнаевская тетка. Она начала подкрашивать лицо и ресницы, чего раньше никогда не делала, а потом, когда, вытирая краски, размазывала их по лицу, плакала, потому что ее загорелое лицо становилось смешным и уродливым.

От Ивана Ивановича урывками она знала, что на заводе творятся великие события, что наступила новая эра в мартеновском цехе. О том, что Турнаева и ее товарищи возобновили свои усилия организовать концерт самодеятельности — на этот раз по случаю успехов новомартеновского цеха, — ей ничего не было известно.

В тот день, когда концерт был объявлен и по городу скоропалительно расклеили цветастые афиши, расставили расписанные клеевой краской фанерные щиты, Вера Михайловна встала поздно, позавтракала и легла на диван читать. В книге описывалась жизнь маленьких людей в далеком иностранном городе — приказчика из магазина игрушек и его жены, но как много было в их жизни всяческих событий! Они любили, ненавидели, их преследовали враги. Они голодали, страдали, переезжали с квартиры на квартиру, унижались из-за куска хлеба, боялись полиции. Жизнь их была ужасна, но они жили, и им некогда было скучать. А она жила сытно, спокойно, она никогда не беспокоилась о своем завтрашнем дне — но какая тоска ее съедала!

Вера Михайловна просто позавидовала этим людям. Это было нелепо, смешно, но в ее судьбе даже трагического ничего не было. Была одна скука, одна пошлость. И, думая о причинах этой скуки, Вера Михайловна теперь уже не могла убедить себя в том, что во всем виноват город, в котором она живет, ее муж, слишком загруженный работой, в чем она убеждена была раньше. Теперь она во всем винила себя, одну себя, свое глупое упрямство, свой отвратительный характер, свою неуместную гордость, свою легкомысленность.

Она положила книгу на живот, и тяжесть книги напомнила ей, что существует на свете беременность. Она никогда не была беременна так, чтобы ощущать ее как тяжесть. Но, наверно, у беременных бывает такое ощущение. Она передвинула книгу ближе к груди. «Наверно, здесь», — подумала она…

И в этот час вдруг к ней пришла Подпалова.

— Вы что, нездоровы, Вера Михайловна, — забеспокоилась она и, не спрашивая разрешения, положила руку на лоб Соколовской. — Температуры нет.

— Погано себя чувствую. Боюсь, не малярия ли, — соврала Вера Михайловна.

Все же она встала и подошла к туалетному столику.

— Да вы лежите, лежите! Сейчас отлежитесь, а к вечеру встанете. Я вам билеты на концерт принесла.

— Какой концерт? — переспросила Вера Михайловна, встряхивая пуховку, смотря на Зинаиду Сергеевну в зеркало и холодея от сознания, что концерт все-таки решили организовать и она об этом ничего не знает.

— Да наш же концерт! Решено и подписано — он состоится. Вынесли быстрое, оперативное решение — и в бой! Быстрые решения всегда самые увлекательные.

«Я ничего об этом не знаю» — эта мысль прочно засела в сознании Веры Михайловны. Сейчас ее подкрепляла горькая дума, что концерт все-таки состоится и она не примет в нем участия.

— Собрались и решили в течение двух-трех дней… Незримо и вы будете участвовать. Ваш листок с аккомпанементом я ведь сохранила, — призналась Подпалова.

— Я себя так плохо чувствую, — выгадывая время, чтобы прийти к какому-нибудь решению, медленно сказала Вера Михайловна.

— Никаких отговорок. Малярия не малярия — жара у вас нет. Вот билеты вам и Ивану Ивановичу… Сейчас примите аспирин, к вечеру все пройдет.

Вера Михайловна промолчала. Сейчас она чувствовала одну лишь горечь, что вынуждена принять в концерте только «незримое» участие. По собственной вине, из-за собственного упрямства. Сейчас ей мучительно хотелось, чтобы Подпалова снова заговорила об ее участии в общей работе, снова начала уговаривать ее. Тогда она согласится. Пусть только Подпалова заговорит об этом. Теперь она сразу согласится. Как хорошо, что Зинаида Сергеевна еще раз решилась зайти к ней. Но Зинаида Сергеевна об ее участии в общественной работе говорить не стала и все твердила о концерте, грозя обидеться, если Соколовские не придут.

— Хорошо, придем, — сдаваясь, пообещала Вера Михайловна. — Когда вы просите, невозможно отказаться. Если бы вы были районным врачом, больничный бюллетень не легко было бы у вас получить… — Она шутила, чтобы скрыть свою растерянность.