Александр Письменный - Фарт

По временам в разных концах вестибюля раздавались робкие голоса: «Пора открывать двери!» Но возгласы эти были нестройные и не приводили к желанному результату. Наконец нетерпение одновременно охватило всех, и мощный рев долетел до слуха администратора. Двери раскрылись. Толпа устремилась наверх.

На лестнице Муравьев и дядя Павел догнали Соколовских. Дядя Павел схватил Ивана Ивановича за руку и горячо потряс ее. Здороваясь с Муравьевым, точно между ними ничего не произошло, Вера Михайловна грозно сказала:

— Я вашей Марье Давыдовне голову откручу. Разве можно так мариновать людей? Мы здесь полчаса стоим.

— Мы здесь час стоим, и то не хвастаемся, — сказал поднимающийся рядом седой и сморщенный, как сушеная слива, старик.

Соколовский был в темно-коричневом костюме и в крахмальном воротничке. Воротничок холодил шею, но с непривычки мешал ему, и Соколовский поворачивался всем телом, когда хотел посмотреть куда-нибудь. На Вере Михайловне было подчеркнуто скромное светло-синее платье, и это выгодно отличало ее от разряженных в пестрые шелка косьвинских модниц.

Они поднялись в фойе и стали ходить вдоль стен, по кругу.

— Вас можно поздравить с крупными победами на производственном фронте? — спросила Вера Михайловна.

Что-что, а этому человеку она ни за какие коврижки не выкажет, сколько мучений она вынесла из-за него.

— Поздравьте Ивана Ивановича, меня не за что, — сказал Муравьев.

— Ну хорошо. А когда, молодой человек, как говорит ваша Турнаева, вы представите нам программу по мартеновскому производству?

— Какую программу, Вера Михайловна?

— Программу для стахановской школы.

— Что? — переспросил Муравьев и даже приостановился от неожиданности. — Вы согласились?

Иван Иванович и дядя Павел приостановиться не успели и прошли немного вперед, а сзади на Муравьева налетел тот самый сморщенный старик, который заговаривал на лестнице.

— Вас что, столбняк хватил от долгого ожидания? — проворчал он.

— Как же это случилось? — с удивлением все спрашивал Веру Михайловну Муравьев.

Вера Михайловна не отвечала, смеялась, вздрагивая плечами; у нее возникло чувство, что в какой-то мере она отомщена. А дядя Павел и Соколовский стояли немного дальше и смотрели на них. Соколовский был невозмутим. Дядя Павел заложил руки в карманы и, покачиваясь на ногах, снисходительно поглядывал то на Муравьева, то на публику, огибавшую их в два ручья.

— Иван Иванович, что же вы не сказали? — закричал Муравьев.

— Я и сам не знал. Она просила тогда поздравить по телефону. Я поздравил, а с чем — не знал.

— Ну, расскажите — как это произошло? — все настаивал Муравьев.

— Подпалова, все она, — отозвалась наконец Вера Михайловна.

— Удивительно! — произнес Муравьев.

Ничего другого он не мог сказать. Он был по-честному рад за Веру Михайловну, и даже зависть возникла к ней, как бывает, когда узнаешь, что кто-нибудь начал жить по-новому, или уехал в далекое путешествие, или женился, или изобрел что-нибудь.

Вера Михайловна пошла за кулисы искать Турнаеву, чтобы узнать, почему так долго не начинают, а мужчины остановились в углу, молча разглядывая снующую публику.

Взад и вперед бродила по фойе женщина в черном с синеватым отливом модном платье, так сильно перетянутом пояском, что делало ее похожей на муравья, шагающего на задних лапках. Ходил сморщенный, как сушеная слива, старик, бормоча все время что-то себе под нос и поглядывая по сторонам сердитыми, слегка выпученными глазами. Степенно шагали Мозговы — маленький Давыд Савельич в белом костюме и высокая Евдокия Петровна в черном старушечьем платье. У фальшивого камина с роскошным зеркалом стояли три великана прокатчика, задевая проходящих самодельными остротами. Взад и вперед, нарушая общее движение, важно ступал низенький толстый человек с большой лысиной, обрамленной черными блестящими волосами. Вид у него был такой, точно он хлебнул горячего и обжегся — да так и остался с полным ртом. А следом за ним, отступая на полшага, двигалась такая же низенькая, такая же толстая, робкая старая жена, посматривая по сторонам удивленными меланхолическими глазами. Шумной ватагой, дурачась, толкаясь и шлепая друг друга по спинам, топал выводок парней с широко развернутыми плечами. И кто-то шествовал в мохнатом клетчатом костюме, и семенила какая-то женщина с меховым боа. Мальчишки, старики, молодежь. Лица, изъеденные огнем печей, и лица свежие, слегка отполированные жарким солнцем.

Глядя на эту публику, Муравьев вдруг подумал: «Дворец культуры маленькой захолустной Косьвы, а чем он отличается от московского клуба «Серпа и молота»?» И в душе его подспудно возникло ощущение, что скоро сюда приедет его жена, вот только закончит работу в институте. Она приедет сюда, и он вместе с ней выпьет в буфете крем-содовой и пойдет в зрительный зал. А потом, после концерта, вместе поедут домой, к себе на Стромынку, через весь город, по ночной Москве…

И так сильно было это ощущение, что Муравьев, обращаясь к Соколовскому, назвал его именем своего прежнего начальника. Ни разу до сих пор он так не обмолвился. Соколовский удивленно и холодно оглядел Муравьева. «Все-таки противно, что он со мной говорит, не подозревая, что я все знаю», — подумал он.

Вскоре вернулась Вера Михайловна. Турнаевой она не нашла, и никто не знал, где она. Администратор Дворца грозился, что с ним произойдет апоплексический удар, но никто из знакомых с этим худым и слабеньким человеком не улыбнулся. Почему нет Турнаевой? Куда она подевалась? И когда волноваться стал даже Павел Александрович, в фойе появились Петя Турнаев с Вовкой и Зоей, тетка и Катенька.

На Катеньке было ситцевое платьице с пояском и маленькими кармашками. Засунув стиснутые кулаки в кармашки, она ступала за теткой мелкими, робкими шагами, бледная, гладко причесанная, и весь ее потерянный, смущенный вид говорил о том, что пошла она на концерт нехотя, уступив, по-видимому, настояниям своей решительной тетушки.

— Где же Марья Давыдовна? — набросилась на Турнаева Вера Михайловна.

Катенька сделала несколько шагов и остановилась в стороне.

— Они с Подпаловой репетируют. Нашли время, — ворчливо ответил Петя.

Некоторое время они бродили по фойе, распавшись на отдельные группы. Павел Александрович неотступно шагал за Катенькой, не решаясь с ней заговорить. Тетка бросала строгие взгляды на Муравьева, но дядю Павла не прогоняла.

Поравнявшись с Муравьевым, дядя Павел на секунду задержал его и с надеждой в голосе шепнул:

— Так мы договорились?

— О чем? О Катеньке? Да ради бога! И чего тут договариваться, не понимаю. Действуйте смелей.

Пришли Шандорины. Начались бесконечные поздравления; какие-то люди подходили со стороны, пожимали Шандорину руку, похлопывали по его костлявой спине и даже обнимали — какие-то его друзья с чугунолитейного и из леспромхоза и соратники по охотничьим утехам. Уже все знали, что он снял сегодня на своем мартене больше двенадцати тонн.