Александр Письменный - Фарт

Немного позже мартенщики укрылись в маленькую гостиную со знаменитым косьвинским камином художественного литья. Мужчины стали восхищаться камином, обсуждать, из какого чугуна он отлит и вообще как сделаны гладкий, упитанный амур, и птичка, и фрукты, сыплющиеся из рога изобилия на чугунное кружево каминной решетки. Вера Михайловна и Шандорина сели на диван.

В дверях гостиной появились Подпаловы. Зинаида Сергеевна была в длинном и строгом коричневом платье, на шее висела нитка жемчуга. Иннокентий Филиппович вырядился в черный, заграничного бостона, франтовской костюм. Крахмальный воротничок его был последней модели — с узкими и непомерно длинными углами.

— Вот они где скрываются! — сказал он, входя в гостиную.

Он был очень возбужден и успехами на заводе, и предстоящим выступлением жены и, скрывая это, старался говорить, как всегда, шутливо и насмешливо, но ему плохо удавалось скрыть свое состояние. А Зинаида Сергеевна и не пыталась сдерживать себя. Как села она на диван, войдя в гостиную, так и сидела теперь — бледная, взволнованная; ежеминутно доставала из сумочки носовой платочек; быстро оглядывала себя в зеркальце, мяла платочек в руке и прятала обратно. То неизбежное беспокойство, которое и в молодости предшествовало выходу на сцену, мучило ее и теперь, увеличенное во много раз.

— Любуетесь нашим рукомеслом? — говорил Подпалов гаерским тоном, подходя к камину. — Вот мастера были, parbleu! Из какого чугуна отлито, угадайте, Константин Дмитриевич?

— Только что спрашивал Ивана Ивановича. Он говорит: секрет мастера.

— Какой может быть секрет? Секретов не существует.

— А вы скажете — из какого? — подзадоривал Соколовский.

— Ma foi я тоже не скажу. В этом вся штука. А кому знать, как не нам?

Все засмеялись. Вера Михайловна сказала:

— Довольно о чугуне. Это хотя и художественный чугун, все же чугун. А тут женщины. Неприлично все время о чугуне.

— Поговорим о звездах, — сказал Подпалов.

Молчать он не мог. Он очень волновался.

Муравьев сел в кресло напротив женщин. Перед диваном стоял красного дерева круглый стол, а на нем — высокая китайская ваза. Узкая синекрылая цапля клевала на ней красные ягоды.

— Поговорим о цапле, — сказал Муравьев.

Он не был ни возбужден, ни взволнован, ему было хорошо и хотелось говорить о пустяках, только о пустяках, говорить легко и просто, как умеют это делать люди, которым некуда спешить.

Соколовский и Подпалов продолжали стоять посреди комнаты. Шандорин курил, прислонившись к подоконнику. В окна была видна поросшая травой Красная площадь, невысокие дома, кроны деревьев и за всем этим — заводские трубы и лес вдали. Татьяна Александровна Шандорина сидела на диване рядом с Подпаловой, притихшая, смущенная таким многочисленным обществом. Муравьев нагнулся к Зинаиде Сергеевне и спросил:

— Как вы себя чувствуете?

— Отвратительно, — призналась она. — Никогда так не волновалась. Отвыкла совсем. Выйти на сцену… Представляете себе? Тишина… В темноте дышит зрительный зал… Очень страшно.

— Это вам кажется.

— Кажется, ma foi, — откликнулся Подпалов. — Она всю ночь не спала.

Он подошел ближе к столу, за которым сидели женщины.

— Откуда вы знаете? Вы-то спали? — спросила Вера Михайловна.

— Ничего я не спал. Последние ночи почти совсем не сплю. Даже люминал плохо берет. Молодцы ребята, добились своего, опрокинули к чертям шарлатанскую политику Климцова. — Впервые на людях Иннокентий Филиппович назвал зачинщика некрасивой истории с Катенькой Севастьяновой. — Кто бы мог подумать! — продолжал он. — И нынешние бешеные съемы стали! Степан Петрович, можно ли было это представить?

Зашедшая вместе со всеми в маленькую гостиную и пристроившаяся было на золоченом стульчике в углу, Катенька встала и тихонько направилась к дверям.

— Катенька, куда ты? — негромко окликнула ее тетка.

Катенька не ответила, и тетка, присмиревшая и обеспокоенная, робко обвела глазами присутствующих.

Молча Павел Александрович пошел за Катенькой.

Тетка вздохнула. Сперва Севастьянов, теперь этот долговязый доменщик с Магнитки… А она так хотела, чтобы Муравьев… Тетушка не привыкла уступать без боя, но тут отчетливо ощутила свое бессилие. Неприятности на работе, разрыв с Севастьяновым… На этот раз она уступила безмолвно.

Дядя Павел нагнал Катеньку у лестницы. Она собиралась уйти.

— Катюша, ты куда? — окликнул ее дядя Павел.

Катенька остановилась.

— Слушай, давно хотел с тобой поговорить, — начал он решительно. — Состояние у тебя не такое, чтобы… — продолжал он, теряя смелость, так как возникло ощущение, что он говорит с нею не с глазу на глаз, а словно через закрытое окно. — Я, конечно, понимаю, настроение у тебя не такое, чтобы… Но что-то нужно делать? Слушай, я человек прямой, — все искал и искал он подхода к главной теме. — У тебя получилась, конечно, накладка, знаешь, как в театре, но нельзя же просто киснуть и пропадать с тоски…

— Ты ничего не понимаешь, — слабым голосом отозвалась Катенька.

— Как ничего не понимаю?! — с жаром начал дядя Павел.

— А вот так, — сказала Катенька, вздернув головой. — Третьего дня пошла к Абакумову, а он меня не узнает…

— То есть как не узнает?

— А вот так. Спрашивает, как моя фамилия.

И, начав тихо всхлипывать, Катенька сбивчиво рассказала Павлу Александровичу о своем визите к директору.

— Ты подумай, какое свинство! Ну, уж это просто подлость!.. Слушай, Катюша, знаешь что? Самое правильное — надо уехать. Здесь, в Косьве, сейчас ты не найдешь покоя. Все будет напоминать о неприятностях. Понимаешь? Каждый пустяк будет причинять боль. Уж поверь ты мне, это-то я отлично знаю… Необходимо уехать куда-нибудь. Слушай, знаешь что? Поедем на Магнитку. Я не как-нибудь так предлагаю, знаешь, а просто, по-товарищески…

Катенька всхлипнула, поднесла руки к глазам и быстро побежала от дяди Павла вниз по лестнице.

— Катенька, Катюша! — закричал он, перегибаясь через перила.

Она не откликнулась и не остановилась.

Что делать? Павел Александрович смутился, оробел, его решительность и напор иссякли. Сердце его сжималось от жалости к Катеньке, но что делать, он не знал.

Мимо него промчалась Марья Давыдовна.

— Идемте, идемте, Павел Александрович! Сейчас будем начинать! — крикнула она.

Он медленно пошел за ней.

Раскрасневшаяся от хлопот, запыхавшаяся, в своем любимом серебристом платье, Марья Давыдовна вбежала в маленькую гостиную и, не здороваясь, бросилась к Зинаиде Сергеевне. Белая нитка в иголке, приколотой на груди, развевалась от ее движений. Слева поблескивал орден.

— Что вы делаете, Зинаида Сергеевна? — закричала она. — Все готово, а вас нет. Идемте скорее!