Владимир Дягилев - Медсанбат-0013

Когда они накрылись одной плащ-палаткой и рука Галины Михайловны, придерживающая брезент, легла на плечо Сафронова, на нее нахлынуло щемяще-теплое чувство, от которого она не могла избавиться всю дорогу. И даже когда они приехали на место, вошли в палатку, где уже расположились остальные товарищи, чувство это не оставляло её.

В одной двухмачтовой палатке находились все — врачи и сестры, женщины и мужчины. Шоферы еще возились с машинами. Санитары ставили палатки.

Привыкнув к полумраку, Сафронов заметил, что это никого не смущает. И мужчины и женщины держались довольно свободно. Капитан Дорда расхаживал в одних трусах. Стома сидела в бюстгальтере и подшивала подворотничок к гимнастёрке.

Сафронов тоже разделся и втиснулся между Штукиным и Чернышевым на еловые ветки, прикрытые плотной байкой — подкладом палатки, который используется в зимнее время.

Галина Михайловна отправилась на женскую половину.

Она легла, подложила руки под голову и улыбнулась. И так и пролежала все два часа, отпущенные на отдых.

Галина Михайловна все думала о нем, о Сергее. Сегодня ночью она будто бы повидалась с ним — так ярко представилась ей их последняя встреча. Кругом шла война, двигались люди, стонали раненые, а они, взявшись за руки, сидели на кухне, за русской печкой, за цветастой старой занавеской. И Сергей так же, как сегодня Сафронов, был робок и тих, можно сказать, дыхнуть боялся, только все смотрел на нее своими внимательными, полными нежности глазами...

Война началась для Галины Михайловны как раз перед последним государственным экзаменом — инфекционные болезни. Экзамен они, по существу, и не сдавали. Их срочно оформляли на фронт. Разъезжались они с приподнятым настроением, с внутренней радостью, что им доведётся участвовать в войне, которая, конечно же, скоро окончится нашей непременной победой, — они свято верили в это.

Было немножко страшно, но они старались заглушить внутренний страх смехом и песнями. На них даже старуха на вокзале заворчала:

— Что вы радуетесь-то, лихоманка вас забери? У людей горе. Мужиков на хронт отсылают, а они хвохчут. Яичко снесли — ко-ко-ко...

Девушки чуть притихли, а потом в вагоне опять завели:

Из далёкого Колымского края

Шлю, Катюша, тебе я привет.

Как живешь ты, моя дорогая?

Напиши поскорее ответ.

Попала Галя Василенко под Москву в резервный полк, на должность младшего врача. Тут уже было не до песен и не до смеха. Две заботы навалились на нее: обилие больных и обилие ухажеров. Болели в основном южане, не привыкшие к ранней, резкой российской осени. А их в полку было чуть ли не половина. И среди тех, кто обращался в медпункт, находились и здоровые люди. Тогда впервые молодой врач Василенко познакомилась с новыми для нее терминами: «симуляция», «аггравация» (преувеличение болезни) и «практически здоров» (то есть, несмотря, скажем, на фурункул, службу нести может). На первые приемы к ней выстраивалась очередь чуть ли не в сотню человек. И она принимала с утра до вечера, прерывая прием лишь на обед, чтобы пойти на кухню. Но и перерыв этот был не отдыхом, а тоже работой, потому что на кухню шла она не обедать, а «снимать пробу пищи» — значит отвечать за нее своей головой. А как нарочно, где-то в таком же полку случилось несчастье — пищевое отравление. По этому случаю появился строжайший приказ, и неопытная Галина Михайловна находилась под влиянием этого приказа. И так боялась снятия проб, что даже обратилась к старшему врачу:

— Товарищ военврач третьего ранга, дайте мне еще один дополнительный прием, только освободите от снятия проб.

Старый доктор Мыльников посмотрел на нее, прищурив глаза, перевел астматическое дыхание и отправился вместе с нею на кухню. Там он пообедал, перебросился несколькими словами с поваром, тоже старым человеком, и подписал тетрадь, разрешил обед.

— У него, любезная моя, тоже одна голова на плечах, — произнес он на обратном пути. — И он ой как не желает терять её. А вот на склад наведывайтесь. Впрочем, туда я пошлю фельдшера. А вы приемчиком займитесь, любезная моя...

Галина Михайловна хотела сказать, что и прием у нее пока что проходит негладко, да не сказала, постеснялась. Но в тот же день старшему врачу все равно пришлось вмешаться в её приемные дела.

Она принимала уже несколько часов, а очередь все не уменьшалась.

— Где болит?

— Все болит.

— Как болит?

— Шибко болит.

Эти слова она слышала от большинства принимаемых.

Ей жаловались, и она верила, лечила, назначала лекарства, освобождала от строевых занятий, укладывала в изолятор. И чем больше она помогала, тем больше к ней обращались. Слух о молодой доверчивой докторице быстро распространился по полку. Как бы развивались события дальше, Галина Михайловна не знает. Но однажды во время приема она услышала знакомый голос:

— Что это у вас, любезная моя, творится? Настоящий табор.

Она подняла глаза, увидела старшего врача, смущенно пожала плечами:

— Я, наверное, медленно принимаю.

— Ну-кось, ну-кось, я вам помогу.

К её удивлению, старший врач не надел халата, не сел к столу, а вышел в коридор и неожиданно громко для его возраста подал команду:

— Встать! Кто с температурой — остаться. Остальным явиться через час. Кругом!

Людей в коридоре поубавилось на две трети. Галина Михайловна прошептала чуть ли не в ухо старшему врачу:

— Но болезнь может быть и без температуры...

Старший врач поднес толстый палец к губам, подошел к окну, где стояла группа немолодых красноармейцев.

— А вы на что изволите жаловаться? — спросил старший. — Вы? Вы? Вы?

Красноармейцы смотрели на него и молчали, делая вид, что ничего не слышат. Старший неожиданно хлопнул рука об руку, точно убил невидимого комара.

Стоящий возле него красноармеец моргнул веками.

— Понятно, — усмехнулся старший и поманил рукой красноармейца.

Они зашли в медпункт. Старший приказал двум санитарам уложить красноармейца на топчан, а сестре сказал:

— Рауш-наркоз.

Он ловко набросил на лицо «глухонемого» марлевую маску. Тот замотал головой, замычал, попробовал вскочить, но санитары держали его крепко. И тогда «глухонемой» забормотал под маской, скосив налитые кровью глаза на старшего:

— Не, надо... Отпустите…

— Отлично, — согласился старший и велел отпустить симулянта.

Когда Галина Михайловна и старший вслед за симулянтом выглянули в коридор, от группы «глухонемых» остался один человек.

— Этот настоящий, — произнес старший. — Контузия. Придется в госпиталь отправлять.

С той поры очередь на прием к Галине Михайловне поубавилась.

Еще более сложно Галине Михайловне было справиться со второй навалившейся на нее силой — ухажерами. Поначалу это было приятно. Ей улыбались, старались помочь, оказывали внимание. Каждый день на её столе, покрытом простыней, появлялся свежий букет полевых цветов. Наступила осень. Цветы заменили желтые и багряные листья. Долгое время Галина Михайловна думала, что букеты — дело рук санитаров.