Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 3. Разгром

— Давай жми, Василий, жми на всю железку, — сказал он, садясь с ним в «виллис». — Пускай попробует нас Ерофеевич на своих рысаках обскакать.

— Он выговор мне закатил. Откуда, говорит, тебя черти взяли? А у меня свеча забарахлила, товарищ майор. На энпе приехал, а Ванин говорит, что вы впереди. Каменков меня с толку сбил. Сказал, что на коне вам сподручней да и теплее.

Кипоренко стоял в траншее, с тревогой всматриваясь вдаль. Туман плотной завесой закрыл все впереди. «Ни черта не видно, — думал он. — Как же управлять боем?» Он с тревогой поглядывал на часы. Секундная стрелка отсчитывала двадцать минут восьмого и будто задержалась, так как в этот момент раздался мощный свист и рев, и огненные хвостатые кометы мелькнули и растаяли в тумане. И вскоре до слуха донеслись гулкие тяжелые разрывы.

Залпами гвардейских «катюш» началась артиллерийская подготовка. Вслед за «катюшами» ударили артиллерия и минометы. Рядом с Кипоренко стоял начальник штаба Геворкян. Он что-то говорит командующему, но слов его не слышно, и губы его шевелятся, как в немом кино.

В воздухе сплошной гул, грохот и вой мин и снарядов. Серый кисель тумана окрашивался в оранжево-багровые цвета с темными всплесками раздробленной земли, выбрасываемой взрывами то тут, то там по всему горизонту.

На наблюдательном пункте командующего армией царит напряженное ожидание. И хотя внешне этого никто не показывает, волнуются все — от командарма до рядового бойца-связиста, прижавшего до боли трубку к вспотевшему уху.

Час двадцать минут бушевала огненная стихия на вражеских позициях, но вот уже в артиллерийскую канонаду все настойчивее вплетаются пулеметная дробь, автоматные очереди, треск винтовочных залпов. Это наша пехота готовилась к броску в атаку, прижимая к земле уцелевших солдат врага.

Снова ударили «катюши», как заключительный аккорд огненной симфонии. И сразу все стихло, и, насколько хватало глаз, белая полоса нейтральной земли между нашими и вражескими позициями покрылась темными согнутыми фигурками поднявшихся на штурм бойцов.

Кипоренко прильнул к холодным наглазникам стереотрубы. Какое-то мгновение он видел, как бойцы, выскакивая из траншей и укрытий, бежали вслед за темными коробками танков, и растворялись в тумане. «Ну пошла, матушка пехота», — вздохнул он облегченно, радуясь, что все началось так, как было задумано.

Это были части Андросова, открывавшие танкам армии ворота для прорыва в центре. Справа наступала гвардейская дивизия, слева — стрелковая, но их боевые порядки Кипоренко уже не мог видеть, даже если бы была сейчас ясная, солнечная погода, так как фронт наступления армии тянулся на десятки километров. Он знал, что оборона противника построена по принципу отдельных опорных пунктов, связанных между собой траншеями. Что ни высота, деревня — сильное укрепление. Овраги, балки, лощины заминированы, опоясаны несколькими рядами колючей проволоки. Да и противник после того как придет в себя, начнет сопротивляться, подбрасывая из глубины обороны туда, где не достала наша артиллерия, свежие резервы, и будет непременно переходить в контратаки. То, что так быстро, будто волна за волной, бежали в атаку бойцы полковника Андросова, еще не означало, что дальше пойдет все гладко.

Его размышления прервал подошедший начальник оперативного отдела.

— Слышите, товарищ генерал? — сказал он, показывая рукой вправо. На участке дивизии доносились лающий голос немецких шестиствольных минометов, участившаяся трескотня пулеметов и автоматов. Да, там, видно, ожили вражеские огневые точки. Но где они? Сколько их? Кто мог им сказать?

— Давай вызывай к телефону комдива сорок седьмой. Что у тебя происходит, Рыжаков?

— Прижал, сволочь, с высоты огнем два полка. Головы не поднять.

— Помогу твоей беде. Давай целеуказание!

— Да я сам ничего не вижу. Выслал вперед разведчиков. Ждем с минуты на минуту. Как передадут данные, тут же доложу.

Кипоренко подозвал к себе стоявшего в стороне командующего артиллерией армии.

— Готовься, дорогой! Надо выручать пехоту сорок седьмой дивизии.

Тут же подбежал радист.

— Товарищ генерал, Рыжаков вас просит!

— Ну как дела? Рассмотрели твои разведчики где что?

— Все в порядке, товарищ генерал! Высота 228.0. Шестнадцать дзотов. Мой правофланговый полк залег в лощине с кустарником.

— Через десять минут поддержу огнем, а вы совместно с танковым батальоном обходите высоту и наступайте на совхоз Ферма № 3. Ваш левый сосед уже вышел на дорогу.

Кипоренко поглядел на часы. Прошло уже два часа боя. «А как там у Андросова? Надо узнать». Он попросил связать его с дивизией, наступавшей в центре.

— Ну как дела, Андросов? Далеко ушли твои?

— Не больно далеко. Правофланговый полк Миронова ничего идет. К хутору Клинову подходит. Но и его, только что звонил, прижал противник. А два других полка продвигаются медленно. Много дзотов.

— Артиллерию, артиллерию подтянуть в боевые порядки. Без нее они долго на месте протопчутся. А для нас сейчас важны темпы, темпы и еще раз темпы. Понял?

Кипоренко, обеспокоенный медленным продвижением стрелковых дивизий, позвонил и в левофланговую дивизию. Там положение было таким же. Войска продвигались еле-еле, сопротивление врага нарастало. Все это грозило армии серьезными последствиями. Она, по существу, не взяла планируемого разбега, продвижение войск было незначительным, и это могло привести к тому, что танковые войска, как эшелон развития успеха, тоже завязнут на первой позиции врага. Замысел блестяще разработанной и разыгранной операции мог остаться на бумаге. При этой мысли, зябко поеживаясь Кипоренко вздрогнул. К полудню по плану операции танковые корпуса должны были выйти на рубеж развертывания — Калмыковский. Танки уже вышли колоннами из своих исходных районов, и остановить их было невозможно. Остановить — значит сорвать операцию. К тому же в случае улучшения погоды и прояснений это навлечет на них удары вражеской авиации. А это — катастрофа и напрасные жертвы нескольких десятков тысяч наших людей, напрасные потери такой дорогой, с большими трудностями созданной рабочим классом современной техники, из-за недостатка которой отступали, терпели поражения и вот очутились у Волги.

В эту минуту Кипоренко совершенно не думал, что будет с ним как с командующим, если он проиграет это большое сражение. Он чувствовал одно: он один из тех немногих, кому доверены сотни тысяч людей, и все они до единого ответственны за судьбу своей Родины. Кипоренко весь подтянулся, распрямил плечи и стоял, как на высокой трибуне перед миллионами глаз, перед народом, чувствуя на себе эти невидимые вопрошающие взгляды незнакомых, но самых близких и дорогих ему советских людей.