Владимир Рыбин - Холодный апрель

Он вспомнил, что и верно, было такое. Сидели за столом, по-русскому обычаю заставленным так, что уж больше и места не было, а мать все раздвигала тарелки, пытаясь пристроить еще хоть одну. Луиза тогда спрашивала: сколько же будет людей за столом? Александр ответил, что они только и будут. И Луиза сказала: у нас вы будете голодать. Он пропустил мимо ушей ту фразу, считая ее сказанной просто так, к слову, и теперь испугался, что Луиза все время будет беспокоиться, не мало ли ему еды, и счел нужным успокоить:

— Так это хорошо — не разъедаться-то, а то вон уж, — и погладил себя по наметившемуся под ремнем брюшку. Ему трудно было называть пожилую женщину просто по имени, без отчества, но у немцев величать не принято, и он заставил себя выговорить: — Луиза, сейчас тот случай, когда лучше, чтобы я не чувствовал себя, как дома. Мне хочется понять, как вы тут живете.

Она слушала его, остановившись, держа перед собой миску с какой-то зеленью, и глаза у нее были испуганны и печальны.

— Боже мой, как вы похожи!

— Да? — обрадованно спросил он, сразу подумав о Саскии.

Она грустно улыбнулась, неожиданно потерлась щекой о его плечо, заставив опешить от такой фамильярности, и исчезла на кухне.

Завтракали молча, ели салат и длинные сосиски, которые, как сказала Луиза, Уле только что принес из магазина, пили вкусное красное вино. Посчитав, что молчание слишком затянулось, Александр заговорил первым:

— Дом у вас хороший. Вы его купили или как?

— Это не наш дом. Мы снимаем этаж. Внизу живет семья с двумя детьми, а наверху — один студент.

— Не один, — буркнул Уле, молчавший все это время.

— Не один. К нему всегда кто-нибудь приходит.

— И танцуют. Топают.

— И у вас эта проблема? — оживился Александр, вспомнив постоянные пререкания с соседями насчет того, чтобы вели себя потише.

— У всех молодых во всем мире одна и та же проблема: девушки, танцы.

— В наше время были другие проблемы, — сказал Уле.

— Пусть больше не будет проблем нашей молодости! — с особым значением произнесла Луиза, и глаза ее округлились и словно бы засветились изнутри.

— Но и в этом, — он показал глазами на потолок, — ничего хорошего.

— Люди должны дружить, протягивать друг другу руки…

— Обнимать друг друга, — с невинной улыбкой подсказал Уле.

— Да, обнимать друг друга, целоваться, если нужно, верить друг другу до конца…

— Ты уже рассказывала нашему гостю о своем обществе?

— Нет, не рассказывала.

— Тогда он может неправильно тебя понять.

Александр настороженно слушал. Он и в самом деле понимал эти слова по-своему, думая, что Луиза догадывается о его отношении к Саскии. И он радовался разговору, хотя и сам не знал, чему тут радоваться. Он тянулся к Саскии, не отдавая себе отчета, чем все это может кончиться.

Думал: увидит ее и успокоится. Знал, что встреча может все усложнить, но тянулся к этой встрече, как тянется стрелка компаса в одну и ту же сторону, полностью отдаваясь во власть магнитных полей. Собираясь в эту поездку, он всем талдычил об обычных туристских интересах. А думал о Саскии. Покупку множества сувениров в московских магазинах объяснял возможными многочисленными встречами. А думал об одной Саскии. Даже о Луизе не думал, пригласившей его. Луиза была как бы парламентером Саскии, не более того. Но уже здесь, увидев непонятно пристальный интерес к нему Луизы, он заподозрил неладное. Гнал эту мысль: ведь она ему в матери годится.

И вот теперь выплыло какое-то общество.

Луиза легонько коснулась его руки.

— Я вам потом все расскажу. Это доброе общество, выступающее за дружбу между нашими странами.

— Общество дружбы?

— Да. Оно называется Обществом содействия развитию отношений между народами ФРГ и СССР.

— Сложновато называется…

— Мы исходим из того, что географическое положение Германии — в центре Европы — налагает на нее особую объединительную миссию. Ни одна страна Западной Европы не имеет столько соседей. Прежде Германия протягивала руки на запад и на восток, чтобы схватить, отнять. Мы протягиваем руки для рукопожатия, для дружбы. Все, что объединяет, — от бога, все, что разъединяет, — от сатаны. Вы согласны с этим?

— Вероятно, — промямлил он, не привыкший к таким формулировкам.

— С этим нельзя не согласиться. Взаимное доверие можно обрести лишь в широком и откровенном диалоге. Зло часто порождается недоразумениями и предрассудками. Мы призываем к расширению и укреплению связей, преодолению предрассудков, искоренению «образа врага».

— Это похоже на пацифизм, — сказал Александр.

— Человечеству все равно, каким словом называть то, что служит укреплению мира и дружбы между народами.

— То, что вы искореняете, как вы говорите, «образ врага», — похвально. Русский народ никогда не был врагом немецкому народу. Даже в самые трудные годы войны мы заявляли, что воюем не против немецкого народа, а против фашизма…

— Да? Заявляли? — недоверчиво спросил Уле.

Это Александр знал точно: готовясь к поездке, покопался в книгах.

— «Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, государство германское остается». Так сказано было в приказе Сталина двадцать третьего февраля сорок второго года. Или вот из газеты «Правда» от четырнадцатого апреля сорок пятого года: «Советский народ никогда не отождествлял население Германии и правящую в Германии преступную фашистскую клику». В первом случае немцы стояли под Москвой, во втором — русские под Берлином, а наши убеждения, как видите, не менялись.

— Это для меня ново, — сказал Уле.

— Плохо вы нас знаете.

— Вы нас тоже плохо знаете. То, что вы сказали, — это политика, а в жизни слово «немец» у вас еще очень часто — синоним слова «фашист».

— Неправда! — горячо возразил Александр. И замолчал, подумав: давно ли сам перестал так считать? Война оставила такой след, что не забывается и через десятилетия.

Наступила неловкая пауза. Чтобы переменить разговор, Александр оглядел стены, потолок и спросил:

— Сколько вы платите за эту квартиру?

По изменившемуся выражению лиц Луизы и Уле понял: спросил что-то не так.

— Извините, пожалуйста, — смутился он. — Но мне ведь интересно знать, как живут немцы.

— Мы платим шестьсот марок, — минуту помедлив, сказала Луиза и посмотрела на мужа. — Только должна вас предупредить, чтобы вы таких вопросов больше нигде не задавали.

— Каких вопросов?

— О личных доходах или расходах. Это неприлично.

— Почему?

Он все никак не мог взять в толк этой странной психологии. Сколько говорил себе, что за границей может быть все другое, что надо быть внимательнее, и вот в первый же день вляпался. Как тут угадаешь? У нас первому встречному отвечают на такой вопрос. А тут: судить о судьбах мира — пожалуйста, спрашивать о личных доходах — табу…