Владимир Рыбин - Холодный апрель

— Теперь там музей, — говорил сосед. — Только не такой, как вы думаете. Наших знаменосцев — Егорова и Кантарию — вы там не увидите. Зато стоят манекены эсэсовцев во весь рост. Есть фотографии разных политических деятелей прошлой Германии, даже выступающего с трибуны Гитлера. И фотографии двух пожаров — тридцать третьего и сорок пятого годов. И нет никаких надписей на рейхстаге, — все стерто, вырублено. Теперь тут ресторан, обыкновенный ресторан, каких в Западном Берлине множество…

Александр пожалел, что не сошелся поближе с этим соседом, — человек, похоже, много знает и он, как видно, свой. Впрочем, поди-ка определи, кто тут свой, а кто не свой?

А рейхстаг все не отдалялся. Поезд шел по широкой дуге, и серое здание с плоской крышей поворачивалось то одним, то другим боком, давало рассмотреть себя со всех сторон.

Но вот поезд снова нырнул под низкий навес вокзала и остановился. На перроне, прямо перед окном вагона, молодой парнишка, никого не стесняясь, целовал такую же молодую девушку. Одной рукой он держал ее за талию, в другой у него была бутылка. Парень отпивал глоток, притягивал к себе девушку и целовал, словно закусывал. Рядом на скамье лежала пластинка, на упаковочном пакете была изображена то ли полуголая, то ли совсем голая певица, — парень все время заслонял пластинку своим обтянутым джинсовым задом, не давал рассмотреть.

В первый момент эта невозможность рассмотреть картинку Александра занимала больше всего. Он все ждал, когда парень оторвется или от бутылки, или от девицы. Потом до него вдруг дошло, что все это уже там, на Западе, в Западном Берлине…

Как-то сразу стемнело. Под навесом вокзала бледно горели лампы дневного света, а когда поезд тронулся, лампы, казалось, горели уже повсюду. Иногда поезд выскакивал на эстакады, и тогда проворачивались перед глазами длинные улицы, как реки с огненными берегами. Еще не ушли вечерние сумерки, а улицы уже вспыхивали многоцветьями реклам.

— Ложитесь спать, — сказал Александру сосед. — До Ганновера-то рукой подать.

— Но ведь интересно, — возразил он.

— Ложитесь. На эту пестрятину еще насмотритесь.

Он послушался, не потому, что согласился. Просто подумал, что первая ночь, которую ему предстоит провести на вокзале в чужой стране, будет нелегкой. Он почему-то больше всего боялся именно этой первой ночи.

Сон был беспокойный, урывками. Сначала одолевали думы, потом загремели двери — пришли пограничники ГДР, потом пришли пограничники ФРГ. И только снова начал засыпать, как проводник подергал за подушку:

— Пора собираться.

Собрался он еще с вечера, чтобы лишний раз не беспокоить спавшую соседку, вышел из купе и стоял в пустынном коридоре, пожимая плечами от озноба, смотрел в черноту ночи. Цепочки огней то сбегались в сгустки, то растекались ручейками, исчезали, чтобы возникнуть снова, то далеко, то близко. И казалось, что нет тут ни одного квадратного метра без огней, ни одного места, где не жили бы люди. Огней становилось все больше, вот уж и улицы начали проглядываться, пустынные, таинственные. Поезд подошел к крытому перрону и остановился. Всё!..

Стараясь не суетиться, Александр вытащил свои вещи на платформу, огляделся. Было пустынно и холодно. Из всего поезда кроме него да пассажира из соседнего купе вышла одна-единственная женщина. Пассажира быстро увел такой же щеголеватый господин. Женщину тоже встречали. Поцелуи, сбивчивые немецкие восклицания, и оживленная группа исчезла в тоннеле, ведущем куда-то вниз. Там, внизу, это даже издали было видно, горел яркий свет, и он решил идти туда же, вниз. Тем более что еще в Москве один знающий человек рассказывал ему, что, залов ожидания на немецких вокзалах нет, так что негде даже присесть, и что одно-единственное место, куда можно приткнуться, — это «Bahnhofmission» — небольшое подобие кафе, которое содержит некая миссионерская организация. Там можно подремать за столиком, можно выпить кофе, спросить о поездах на Ольденбург и вообще получить нужную справку. Это «Bahnhofmission» было для него как заветный островок для птицы, совершающей перелет через океан.

Поезд ушел, и он остался один на платформе. Горели витрины закрытых киосков, пестрели рядами бутылок и банок. Александр принялся читать вывески, чтобы хоть как-то разобраться, и тут увидел приближавшегося к нему человека в черной форменной куртке, в фуражке с красным околышем и с широким кожаным ремнем через плечо. Железнодорожник.

— Энтшульдиген зи битте! — как можно непринужденнее произнес он. — Во бефиндет зих Банхофмиссион? [5] Извините, пожалуйста! Где находится вокзальная миссия? (нем.)

— Дорт [6] Там (нем.) . , — махнул человек рукой на лестницу, ведущую вниз, и исчез в застекленной со всех сторон и занавешенной изнутри будке.

Чемодан, да сумка, набитая сувенирами, да картонная коробка с расписным электрическим самоваром, да еще авоська со всякой мелочью, — все это едва можно было ухватить руками. Но он все же умудрился ухватить и за один раз снести по лестнице. Остановился у стенки, огляделся. Сначала ему показалось, что он тут один, в этом огромном подземном зале. Потом разглядел вдали еще две-три фигуры. Ветра здесь не было и казалось теплее. Яркий свет лился от ламп на потолке, от реклам, витрин сувенирных киосков, огромных, во всю стену, окон, за которыми были то ли кассы, то ли какие пустующие ночью вокзальные конторы, и непонятно было, для кого все это обилие света. Под потолком крутились светящиеся изнутри большие кубы с рисунками и надписями, желающими счастливого путешествия без забот, разъясняющими, как стать миллионером с помощью лотереи, извещающими о разных благах, ждущих путешественников.

Не сводя глаз со своих вещей, оставленных у стены, Александр прошелся по залу, читая надписи. Бросилась в глаза необычная для вокзала фраза: «Fremdes Feuer ist nicht so hell als daheim der Rauch» [7] «На чужбине огонь не так ярок, как на родине дым» (нем.) . . Словно железнодорожники сами призывали сидеть по домам и никуда не ездить.

Потом увидел какую-то фигуру, двигавшуюся через зал, и поспешил обратно.

Это была девушка. Совсем еще молодая, лет восемнадцати, она тащилась донельзя усталой походкой. Держалась она прямо, даже с вызовом. На ней был старый мужской пиджак, длинный, спадающий с плеч, и брюки, короткие, по щиколотку, космами свисали длинные немытые волосы.

Только она прошла, как показался парень, тоже молодой и тоже одетый странно (в одной рубашке), похожий на пропившегося бродягу или измаявшегося наркомана.

Александр снова подхватил свои вещи и поволок по залу, ища укромный уголок, куда можно было бы их сложить. За лестницей, выводящей к другой платформе, увидел стену, увешанную расписаниями, и вполне пристойного вида мужчину и женщину. Поставив здесь вещи, принялся изучать расписание. Всяких таблиц висело множество, и он никак не мог найти нужную.