Владимир Рыбин - Холодный апрель

Он поморщился от мысли, что уже сделал это: пожал сухую и почему-то горячую руку Белиты, когда знакомился. Сидел и мучился противоречивыми чувствами. Мысли неслись, обгоняя одна другую, сталкивались, образуя какую-то свалку в голове.

«…Есть ведь и другие немцы — в Германской Демократической Республике. У многих из них был в роду кто-либо, воевавший на восточном фронте… Не о прощении речь, о понимании исторического момента. И о справедливости. Не третируем же мы татар и прочих за то, что их предки жгли русские города. Почему же делать исключение для немцев?..»

— Не следует забывать прошлое. Но надо думать о будущем, — сказала Белита, приподнимаясь от волнения.

— Да, надо думать о будущем, — кивнул Александр.

— О, это символично! — воскликнул Хорст. — Но… — Он сделал паузу. — Если бы ваше правительство могло вот так же пойти навстречу.

— Наше правительство только и делает, что идет навстречу, — сказал Александр.

— Например?

Хорст произнес это как-то странно: вместо обычного «цум байшпиль» выкрикнул сокращенное «цебе!», как команду.

— Да все время… — Александр замялся. Это было всегда так ясно, что и доказательств не требовало. А вот понадобилось доказывать, приводить примеры, и он не знает, что сказать. — Каждый раз предлагаем: давайте разоружаться, давайте жить в мире, всякие односторонние моратории объявляем… А американцы что? Какие деньги тратят на вооружение!.. Да и вы тоже. — Наконец он догадался, чем пронять Хорста: — Ракеты вон поставили…

— У вас тоже стоят ракеты.

— А что нам остается?

— На западе ракеты, на востоке ракеты, и чем дальше, тем больше…

Хорст вскочил с места, схватил с полки какой-то журнал, раскрыл.

— Смотрите, вот кривая накопления американских и натовских ракет, а вот советских.

Такого графического изображения гонки вооружений Александр никогда не видел. Наверное, мог бы увидеть, если бы захотел, — несомненно, где-то они публиковались, — но его такая арифметика не интересовала. Да и уверен был: кому надо, тот знает. И делает все, чтобы спасти мир.

— А вы глядите, — нашелся он. — Ваша же схема показывает, что мы всегда догоняли, вынуждены были догонять.

— Кто-то должен остановиться.

— А мы и останавливались. Заявляли, что никогда не применим первыми атомное оружие. А мораторий на размещение ракет? А что американцы? Понатыкали ракет у вас под носом и всех вас, западных немцев, сделали заложниками…

Он понимал, что говорил излишне резко, но не сдерживал себя. В таких вопросах быть сдержанным можно ли? И видел по лицам, что не так уж они и обижаются на него за эту горячность.

— Остермарш! — вдруг выкрикнул пастор и направил на Александра длинный палец. — Вы будете вместе с нами участвовать в пасхальном марше мира.

— Я?..

— Мы очень рады такой беседе солидарных людей, и мы пойдем вместе к Мутлангену.

— Куда?

— К военной базе, где размещены американские ядерные ракеты. В пасхальный понедельник там соберутся десятки тысяч людей.

— Я не могу, — растерянно выговорил Александр.

— Почему? — Напряженный палец пастора согнулся, и рука легла на стол.

— Я тут только гость, имею ли право участвовать в ваших политических мероприятиях?

— Вам запрещено?

— Никто мне не запрещал. Но посудите сами… — Он, кажется, придумал, как выкрутиться. — Американцы и так без конца твердят, что ваше движение за мир инспирируется Москвой. А тут — русский в рядах демонстрантов.

Он решил до конца стоять на этой своей версии. Что иное придумаешь? Не скажешь ведь, что боишься. Он и в самом деле боялся. Не угрозы американского генерала Роджерса, о которой Александр совсем недавно прочитал в газетах. Сообщалось, что Роджерс отдал приказ в случае чего открывать огонь по демонстрантам вблизи базы Мутланген. Но влипнуть в скандальную историю ему совсем не хотелось.

— Жаль, — сказала за его спиной Эльза. Как она вошла, Александр не слышал. — Жаль. Мы на вас рассчитывали. И билет купили. Целый поезд пойдет из Штутгарта в Швебиш-Гмюнд, где эта база. Мы на вас рассчитывали…

И тут спасительным трезвоном раскатился телефон, стоявший на другом столе.

— Кто? Саския? Здравствуй, дорогая! — Голос у Эльзы был, как показалось Александру, слишком безразличный.

Ему сразу стало жарко от этого имени. Он замер, не поднимая глаз от тарелки, боясь, что все вокруг заметят, как он разволновался.

— Ты из Тюбингена?.. А у нас гость. Нет, нет, другой. Ты знаешь его, господин Вольф… Да-да, Вол-ков, Александр.

Он ждал, что Эльза сейчас же и позовет его к телефону, но она продолжала болтать о каких-то плакатах, текстах песен и речей. А потом позвала к телефону пастора Штайнерта. И пастор тоже говорил с Саскией, как с доброй знакомой, расспрашивал о каких-то проповедях. Терпеть этот долгий разговор не было сил, и Александр поднялся, шагнул к пастору, намереваясь попросить трубку. Очень хотелось хотя бы просто услышать голос Саскии.

— Все, отключилась, — сказал пастор и усмехнулся, обнажив свои редкие большие зубы. — Она вам привет передала.

— Спасибо.

— Она сказала, что рада будет видеть вас в Тюбингене.

— А больше ничего не сказала?

Пастор пожал плечами, и зубы его, снова обнаженные в улыбке, уже не показались Александру такими неприятными…

Утренний рынок раскинулся на той самой рыночной площади возле кирхи, по которой они ходили с Луизой. Солнышко проглянуло в этот день, высветило вуаль редких облаков, бросило мягкие блики на полосатые фахверковые дома, на кирху, и пестрота рынка, который Александру все время хотелось назвать колхозным, стала многоцветной, радостной.

— Два-три раза в неделю рынок приезжает, — говорила ему Эльза, когда они шли к этому неожиданному в тихих улицах многолюдью. — Удобно. Вышла утром, за полчаса купила все, что надо, на несколько дней.

— Пригород у вас, потому, наверное…

— По всему городу такие базары по утрам. Разве у вас не так?

— Примерно так, — отговорился он, вспомнив московскую рыночную гигантоманию, где все монументально, от кабинетов директоров до крытых торговых залов, равных стадионам. Для управителей такие торговые монстры, наверное, весьма удобны, для покупателей — нет. Рынков-гигантов немного, по одному-два на район, равный крупному областному городу. Пока доедет хозяйка да пока разберется в лабиринтах прилавков — полдня долой. Здесь дважды и трижды на рынок сбегает, если зараз все не купит, — три минуты от дома.

— А в одиннадцать часов все разъезжаются…

На рынок шли всей семьей, только Хорста не было, — уехал на велосипеде в свой институт. Анике и Зильке бежали позади, тащили за ручки большую сумку, дергая ее друг у друга. Луиза замыкала шествие.