Владимир Рыбин - Холодный апрель

Рынок был непривычно тих. Никто не торговался в голос, не кричал, стараясь с помощью голосовых связок повысить качество своего продукта. Совсем не по-рыночному одетые, даже нарядные продавщицы или фермерши, которых Александр про себя все время называл колхозницами, улыбались возле ящиков со всякой зеленью, свежими огурцами, редисом. Горками лежали яблоки, груши, гроздья прошлогоднего, чуть подсохшего винограда. Привлекали глаз сочная клубника, желтые связки бананов и еще каких-то неведомых заморских плодов. Прилавки, на которых лежала вся эта снедь, были легкие, переносные. В ряд стояли автофургоны с откинутыми вверх бортами. Борта эти служили крышами, а внутри открывались обычные магазинные холодильники, за стеклом в холодной изморози лежала всякая мясо-молочная снедь. И ряды бутылок, и россыпи конфет, и развалы кондитерских прелестей, — все открывали взору эти передвижные автомагазинчики. А справа и слева ярким обрамлением этого мини-рынка, вся длина которого не превышала ста метров, были цветы, мелкие и крупные, в россыпях и в букетах, с частыми белыми этикетками, указывающими цены.

Возле цветов Александр не останавливался — видел на московских рынках и большие цветочные завалы, — а все остальное рассматривал со вниманием. И не столько местное разносолье привлекало его — на московских рынках продовольственного обилия не меньше, — сколько организация этого мини-рыночного дела. Видно было, что легкие, даже изящные прилавки приезжают с продавцами и уезжают вместе с ними. Они, эти аккуратные и чистые прилавки, были немаловажной частью торговли. Чувствовалось: каждый торговец, приехавший сюда, думал не только о том, чтобы лишь продать свой товар, но и как продать.

А для покупателей все это было само собой разумеющимся. Не прошло и четверти часа, как хозяйственная сумка Эльзы была наполнена, и семейная процессия направилась к дому. Только теперь впереди бежали девчонки, Эльза и Луиза шли за ними, а Александр, тащивший тяжелую сумку, поотстал. Он не спешил. То ли солнце, редко баловавшее в этом холодном апреле, было виной, то ли растущее с каждый днем удивление, что вот он заехал в черт-те какую даль от дома и видит такую новую для него жизнь, то ли просто от того, что хорошо выспался, в душе у него что-то глупо ликовало в это утро, и он с новым интересом рассматривал витрины, людей, почему-то одинаково умиротворенно-улыбчивых, читал надписи, пестревшие повсюду — на углах улиц, над дверями магазинчиков, даже на стенах домов. «Kurze Rede, gute Rede», прочел он, что означало «Краткая речь — хорошая речь». «Mein Nest ist das best» — «Свое гнездо — самое лучшее». «Ohne Fleiß kein Preis» — «Без усердия нет награды». Знал о пристрастии немцев к расхожим премудростям, но только теперь убедился, как это широко распространено.

И вдруг взгляд его наткнулся на фразу, совсем уж необычную среди изречений, — «Собирайте алюминий». Призыв, похоже, не оставался без внимания: пластмассовый бак, стоявший рядом, был полон алюминиевой фольги, разных блестящих коробочек, комочков, обрывков.

Эльза и Луиза вернулись, увидев его внимание к плакату.

— Это мы собираем, — сказала Эльза. — «Зеленые» нашего района Дегерлоха.

— Партия «зеленых»?

— Да. — В ее голосе слышалось что-то вроде гордости.

— Партия занимается сбором металлолома?

В этом деле не было ничего необычного, но связывать такой пустяк с именем партии Александру казалось недостойным.

— Чему вы удивляетесь?

Он не знал, как ответить, чтобы не обидеть. Что это за партия! Вроде конторы «Вторсырья».

— Сбор металлолома — это такая мелочь.

— Мелочь?! Но ведь алюминий — самый энергоемкий.

— При чем тут энергоемкость?

— Как это при чем? — Эльза, казалось, совсем расстроилась, оглянулась на мать, словно искала в ней поддержки. — На его получение расходуется электроэнергия, чистый воздух, вода, и больше, чем на получение какого-либо другого материала.

— Вечером придет с работы Хорст, он все расскажет, — вмешалась Луиза.

И дома за завтраком он все думал об этом. В его представлении партия — нечто значительное, высокое. Но это лишь в его представлении. Как объяснить здесь, что слово «партия» у него не ассоциируется с бытовыми мелочами. Это как божество, имя которого не упоминается всуе… Но, может быть, это верно лишь для авторитарной правящей партии? Может быть, для таких вот новых движений, как «зеленые», именно мелочи-то, понятные всем, и нужны? Одними теоретическими трактатами, как бы они правильны ни были, убедишь ли массы?..

А после завтрака Луиза повела его показывать город. С холма, на котором раскинулся окраинный район Дегерлох, Штутгарт был виден почти весь. Половодье кубиков-домов затопило долины между зелеными горными склонами. Разноцветье стен, красных крыш вползало на склоны, оттесняя еще не очень сочную в эту апрельскую пору зелень гор. Местами леса словно бы прорывали плотные ряды домов, извилистыми ручьями сползали с вершин, растекаясь по дворам и бульварам. Он был очень красив, город Штутгарт, и можно было долго любоваться им, рассматривая, как бродят тени облаков по городским кварталам, как суетятся то и дело взблескивающие ветровыми стеклами разноцветные автомобильчики.

— Трамвай идет, — сказала Луиза и за рукав потянула его к остановке. Там она толкнула несколько монет в щель большой желтой коробки, висевшей на стенке, и билетный автомат выкинул две картонки. Одну она положила себе в сумочку, другую сунула Александру в карман, сказав: — Это вам на пять поездок. Чтобы не думали…

Он взглянул на картонку и обомлел: одна поездка на трамвае стоила две марки. По его деньгам это было очень даже много. На две марки можно было купить подарок, которых ему назаказывали в Москве целую уйму: набор фломастеров, пару зажигалок или те же колготки для дочки, которые, по словам жены, на Нельке почему-то «прямо горят».

«Буду ходить пешком», — подумал он.

Огляделся: если пойти направо через лес, то можно спуститься прямо к центру города. Километра четыре, не больше. Что такое четыре километра, когда человеку полагается в день проходить не меньше восьми? Вниз пешком, а обратно на трамвае. Луизиной картонки, глядишь, на пять дней хватит…

Голубой трамвай подкатил почти бесшумно, но дверей не открыл. Александр удивленно оглянулся на Луизу. Она отстранила его, нажала кнопку с надписью «Drücken» — «Нажми», и дверь отошла в сторону. Поднялись по ступенькам в почти пустой вагон, Луиза сунула картонку в ящичек у двери. Ящик хрупнул, отрезая уголок картонки, и оттиснул на белой полоске несколько цифр — дату и время поездки. Александр проделал то же самое со своей картонкой, испытывая такое чувство, словно он понапрасну выбрасывал деньги. Дома у него этого ощущения никогда не было: пятачок за проезд — такая малость!