Владимир Рыбин - Холодный апрель

Пока шли в гору, Александр все оглядывался на этих молодых людей, стараясь понять, что они тут делают, возле кафе, если не дискутируют, не едят, не пьют, не поют. Добро бы, к экзаменам готовились, книжки читали, но и книжек ни у кого не было видно.

За очередным поворотом встала серая монолитная стена. Возле стены на пятачке солнца, пробившегося сюда сквозь частокол островерхих крыш, двое молодых людей играли на гитаре и на аккордеоне. Красиво играли, ритмичная, обволакивающе-ласковая мелодия будто раздвигала тесные стены. Солнца здесь было больше, чем там, внизу, и воздух словно бы пропитывался радостью, снимающей усталость. Никто не бросал музыкантам монет, да возле них и не стояло для этого ни коробки, ни банки, и непонятно было, ради заработка они играют или просто так веселят своих сокурсников.

Чуть дальше, тоже в солнечном квадрате, стоял лоток, заваленный листовками и брошюрами. Стена рядом увешана плакатами. Брошюры и листовки все были об охране окружающей среды. Парень и девушка, торговавшие ими, не торопились рекламировать свой товар, но, когда Хорст взял одну из брошюр, вдруг словно опомнились, наперебой принялись разъяснять, как это опасно, если нынешняя индустриальная экспансия против природы не будет ограничена. Они говорили с неожиданной для немцев страстностью, трясли перед носом улыбающегося Хорста, а заодно и Александра и Эльзы и даже восьмилетней Зильке ворохами листовок, показывали на плакаты, кричащие о плачевном состоянии горных лесов Западной Германии, об отравлении рек промышленными стоками, о загрязнении Мирового океана. На большой цветной картинке, висевшей среди плакатов, был изображен берег какого-то тропического острова, устланный умирающими морскими черепахами.

— Чего о черепахах-то хлопочут? — спросил Александр Хорста, когда они отошли, купив-таки несколько листовок и брошюр.

— Они обо всем хлопочут.

— Тоже «зеленые»?

— Сочувствующие.

Сколько уж он слышал о сочувствующих! И вдруг понял, прямо-таки почувствовал, какое это нешуточное дело — движение «зеленых». Они своими на первый взгляд наивными лозунгами заполняют «экологические» ниши в политике правящих партий, всегда полной недоговоренностей, двусмысленностей. И потому с «зелеными» смыкаются все, кто жаждет ясности и прямоты суждений и деяний. Так, наверное, Лютер пять веков назад разом завоевал сердца миллионов, заявив во всеуслышание то, о чем все шептались, что всем было очевидно, но о чем не принято было говорить. Что римская церковь с ее индульгенциями не может быть посредником между богом и человеком, что спасение души возможно лишь посредством веры, что мирская деятельность человека, его каждодневный труд и есть служение богу. Ничего вроде бы особенного не сказал, а потряс всю средневековую Европу…

Поднявшись выше по переулку, они оказались на широкой, залитой солнцем Ратушной площади, сплошь заполненной студентами. Здесь столики из нескольких кафе были выставлены прямо на дорогу. Возле них плотно сидели юноши и девушки, другие, как и внизу, топтались рядом, не пели песен, не зубрили конспектов, делали непонятно что. И у стен домов было тесно, студенты сидели на подоконниках, на широком бордюре фонтана возле здания ратуши, прямо на подогретой солнцем брусчатке, иные и лежали, то ли спали, то ли просто валялись от безделья. И снова непонятно было, зачем это им так вот ни для чего сбиваться вместе? Просто общение? Это было единственное, чем Александр мог объяснить такое поведение многих сотен людей. Коллективистское существо — человек не может без себе подобных? Что это — биологическая потребность, как, например, у пчел? Может быть, и молчаливое общение что-то дает людям? Ходят же разговоры о существовании единого информационного поля. А может, это какой-то эмоциональный обмен в еще не понятом нами пси-поле? Не понятом разумом, но прекрасно всеми ощущаемом. Ведь только под старость человек начинает нуждаться в одиночестве. Может, как раз потому, что в старости ослабевает способность настраиваться на общее пси-поле? Костенеют же суставы, твердеют сосуды, притупляется эмоциональность. А молодой человек, как чуткий резонатор, не может без источников резонанса…

Размышляя над этой невесть откуда навалившейся на него теорией, Александр шел через площадь, стараясь не отставать от Хорста и Эльзы, крепко державших за руки своих не в меру оживившихся дочек. И вдруг услышал голос:

— …Телесная природа соединяется в женщине с духовной сущностью, которая и является источником ее силы…

Пока шли, много отрывочных фраз слышал он, но эта почему-то заставила остановиться, и он постарался выделить из общего говора этот негромкий голос.

— …Истинные плоды материнской любви нельзя вполне оценить при жизни матери, так как они являют себя и в последующих поколениях…

Голос доносился из толпы человек в двадцать, топтавшейся на широких ступенях храма. И он был явно знакомым, этот голос. Если бы не легкая хрипотца, не проповедническая твердость, то можно бы поклясться, что это голос Саскии.

— …Один из путей борьбы против войны — это воспитание детей в духе миролюбия, сочувствия страдающим, уважения к жизни, ко всему, что уменьшает зло вокруг нас…

Явно Саския. Он еще не видел говорившей, но уже был почти уверен — она.

— …Оружие и войны являются врагами женщин и детей, ибо они враждебны Христову учению о мире и творении…

Александр остановился в недоумении: такая красивая, такая нежная, женственная — и вдруг о Христе!..

Слушатели были невнимательны, переговаривались друг с другом, переходили с места на место. В какой-то момент они расступились, и он наконец увидел — Саския. Ее волосы, ее глаза, которых он не мог забыть… И она тоже увидела его, узнала, ничуть не удивилась, помахала ему рукой так, словно не произносила речь, а болтала с подружками, и продолжала все тем же ровным спокойным голосом:

— Возлюбленные, будем любить друг друга, потому что любовь — от бога, и всякий любящий рожден от бога и знает бога. Кто не любит, тот не познал бога, потому что бог есть любовь… Люди, как наиболее совершенные из видимой твари, должны любить все живущее. И чем шире и чище будет наша любовь, тем больше наше блаженство… Как ничтожны, как жалки вспышки нашей гневливости, взаимных неудовольствий и похотливости, которые ограничивают наш разум, засоряют сердце и отдаляют от необъятного, прекраснейшего, безбрежного потока любви во вселенной! О, как же велик ты, непостижимый творец и художник мира! Имя твое — Любовь — такое нам близкое, животворящее, блаженное!..

Он слушал, и недоумевал, и радовался за нее, за себя.

Парни и девушки, стоявшие на ступенях, хлопали ей как-то равнодушно, словно она не проповедовала, а пела. А потом вдруг вынырнула из толпы Зильке, кинулась к Саскии, повисла на ней. И Анике подбежала, ревниво затолкала сестру, освобождая себе место.