Владимир Рыбин - Холодный апрель

— Что же получится, — недобро усмехнулась она. — Русский несет крест? А если узнают?

Он опешил от такого предположения. Конечно, узнают, да еще кто-нибудь сфотографирует, в газетах пропечатают. Вот уж скандал будет!

— Юродствуем мы повседневно, — сказала Саския. — И ты юродствуешь. Зачем вот приехал? Совесть заела? Или посмотреть захотелось? Все мы здесь во имя протеста, а ты? Боишься ведь.

— Чего это я боюсь?!

Она пожала плечами.

— Я знаю, почему ты так ко мне относишься, — хмуро сказал Александр.

— Интересно. Что же ты знаешь?

— Все. И почему я удостоился вашего с Луизой приглашения, и вообще все. Поиграли в похожего человека и надоело, да? Пощекотали нервы и в сторону?

— С чего ты это взял? — насторожилась она.

— С того. Мне пастор Штайнерт все рассказал.

Саския засмеялась.

— Он сам ничего не знает, твой Штайнерт.

— Он сказал: все дело в том, что я внешне похож на Сержа, сына Луизы.

— Не только внешне, — вставила Саския.

— Ну вот. И Эльза это подтвердила.

— Что подтвердила?

— Что мы с Сержем похожи друг на друга.

— Больше ничего?

— А что еще?

— Ну, я пойду, — облегченно вздохнула она и подлезла под перекладину креста.

— Так мы пойдем или будем с девушками разговаривать? — крикнул издали Фред.

— Так ведь помочь бы. Не женское дело — тяжести таскать.

— Она знает, что делает, не мешай ей.

— Не мешай, не мешай! — Саския словно бы нашла наконец нужное слово, повторила. — Не мешай мне, иди. Потом поговорим.

— Завтра я уезжаю, — напомнил он.

— Может быть, я приду к поезду.

Не обращая больше внимания на Александра, она потащила крест в гору. Длинным концом крест волочился по асфальту, оставляя белый след.

— В шесть часов поезд отходит! — крикнул ей вслед.

Она не обернулась и вообще никак не выказала, что услышала. Люди обходили ее, парни и девушки, мужчины и женщины, с сумками, с плакатами и вообще без ничего в руках. На Саскию оглядывались, но никто не предлагал свою помощь.

Еле отыскал он далеко впереди большую лысину Фреда, побежал догонять. Оглянулся на бегу и уже не увидел Саскии за толпами людей.

— Куда так торопишься? — запыхавшись, спросил Фреда.

— Ты хотел посмотреть? Расстояние немалое.

Он замолчал, все так же быстро шагая по обочине дороги. Что-то тревожное было в его молчании, в его спешке.

Дорога уперлась в колючую проволоку и здесь раздваивалась. На развилке стоял человек с мегафоном, кричал, чтобы люди расходились равномерно направо и налево. Фред повернул направо. Дорога была забита демонстрантами, люди стояли кучками и тонкими цепочками, взявшись за руки. Фред обходил эти группы лесом, и Александр, которому все хотелось рассмотреть получше, то и дело отставал и потом догонял Фреда быстрым шагом. Бежать не решался, чтобы не привлекать к себе внимания.

Проволочный забор состоял из трех колючих спиралей, положенных одна на другую и поднимавшихся выше человеческого роста. За ними, почти вплотную, стоял еще один колючий забор, на кольях. Дальше поднимался пологий склон, поросший все тем же сосновым лесом. Меж деревьев то тут, то там появлялись какие-то люди. Только остановившись и приглядевшись, Александр понял: американские военные патрули. В маскхалатах, с засученными рукавами, с автоматами в руках. Патрульные шагали размеренно, не обращая внимания на демонстрантов, но по их решительному виду было ясно, что они тут отнюдь не ради почетного эскорта.

Ракет не было видно, то ли они находились под землей, то ли где-то в другом месте. Александр хотел подойти ближе к проволоке, но вдруг увидел полицейских. Они стояли редкой бесконечной шеренгой возле самой проволоки, шагах в двадцати друг от друга, и никак себя не проявляли, одни мирно беседовали с демонстрантами, другие рассматривали свои ноги, словно впервые видели их. И если бы не одинаковая зеленая униформа да не тяжелые кобуры на поясе, их вполне можно было принять за «орднеров» — распорядителей, выставленных самими демонстрантами.

Он снова заспешил догонять Фреда, боясь совсем потерять его в толпе.

— Идите к нам! — позвали его из шеренги.

Он сделал вид, что не расслышал. Но вскоре опять остановился. Группа молодых людей громко пела под гитару о том, что люди — лишь шахматные фигуры в злой игре империалистов, что человек с человеком должны встать вместе и этой людской цепью связать ракеты, спасти радость человечества.

Фреда уже совсем не было видно. Это удивляло и тревожило. Почему все время уходит, оставляя его одного? Боится? Значит, ему, Александру, еще больше надо бояться? Подумал: не уйти ли подальше от греха? Вернуться к машине и там подождать Фреда. Но любопытство одолевало. Если уж столько прошел и на него никто не обратил внимания, то можно пройти еще немного.

Теперь он не торопился, шел, поглядывал по сторонам, стараясь не очень удаляться от движущейся, все время перетекающей с места на место бесконечной цепи демонстрантов.

Вскоре лес отступил от проволочной ограды и открылось огромное поле. Далеко впереди изгородь под прямым углом загибалась влево и там, в полукилометре от поворота, отсекала от чистого поля огромную толпу, растекшуюся до крутых крыш городка, видневшегося на горизонте, вероятно, того самого недоброй памяти Мутлангена.

До поворота изгороди толпы демонстрантов двигались как бы в коридоре, огороженном с одной стороны проволочным забором, с другой — метрах в сорока — стеной леса, густого, смешанного, с высокими соснами, зелеными елями и голыми безлистными вениками какого-то высохшего кустарника. Возвращаться отсюда, идти встречь движущегося в одну сторону потока людей значило обратить на себя внимание, и Александр шел вместе со всеми.

И вдруг он увидел Каппеса. Потому и увидел, что Каппес шел навстречу, всматриваясь в лица людей, искал кого-то. Александр отступил в кусты: с Каппесом встречаться, да еще здесь, совсем не хотелось. С Крюгерами или даже с пастором, Штайнертом — другое дело. Эти — открытые души, перед ними оправдаться не грех бы. Дескать, и я вместе с вами. Но Каппес был непонятен. С ним и оглянуться не успеешь, как окажешься в центре внимания. А там и газетчики подоспеют, не упустят такого случая. Да ведь и полицейские зачем-то стоят тут. В открытом поле весь их частокол — как на ладони.

Сзади что-то фыркнуло. Оглянулся Александр и обомлел: в метре от него качалась голова лошади. И всадник был хорошо виден за редкими кустами — полицейский. Нет, нельзя было отскочить, выказать страх, это Александр сразу понял. Полицейский мог заинтересоваться им, мог просто захохотать и тем привлечь внимание Каппеса. Отшагнув в кусты, Александр сделал вид, что справляет малую нужду. Покосился на полицейского и рядом с ним увидел другого. Должно быть, они давно тут стояли и он сам, прячась, напоролся на них. Мелькнула запоздалая мысль: а можно ли тут делать то, что делает он? В городе за такое запросто задерживают и крепко штрафуют. А здесь? Вдруг он своей малой нуждой оскверняет чью-то частную собственность? Но делать было уж нечего, и он все стоял в кустах, сквозь ветки выглядывая Каппеса. Потом пошел вдоль опушки, не выходя из леса. Оглянулся и увидел, что конные полицейские медленно движутся за ним, отводя от лица низкие ветки. Тогда он резко повернул, вышел на дорогу и затерялся в толпе. Хотел даже взять у одного из демонстрантов плакат на палке, изображающий черную ракету, перечеркнутую крест-накрест красными мазками. Но тот неожиданно свернул к проволоке и воткнул плакат в середину колючей спирали.