Владимир Рыбин - Холодный апрель

Ему вдруг стало страшно от мысли о матери. Отшатнулся от окна, огляделся, словно кто посторонний мог заметить его внезапное смятение. Вагонный коридор был пуст и тих, но в этой тишине чувствовалось присутствие многих людей. Казалось, что все они затаились и подслушивают.

На улице снова пошел дождь, капли наискось царапнули по окну. Он опять прижался лбом к стеклу, торопясь успокоиться и обдумать так внезапно открывшуюся ему истину.

Как же сказать матери?

Обрадуют ли ее новые вести об отце?

Он ведь и мертвый принадлежит ей. «Мой-то, бывало…» Сколько раз слышал Александр эту фразу. И вдруг… Все равно как снова принести похоронку… Способна ли будет она понять и простить?..

— А, утро вечера мудренее, — вслух сказал он и пошел в купе, принялся освобождать полку, складывая вещи на пол. Когда уже приготовил постель, вспомнил, что спать все равно не дадут: через полчаса — граница с ГДР и будет проверка документов.

Он вышел в коридор и снова стал смотреть в окно, прижимаясь лбом к холодному стеклу. Поймет ли?.. Поймут ли?.. Он все думал и думал, уже зная, что думы эти ему на всю дорогу, а может, и дольше…

Пулеметы ударили внезапно, когда солдаты, наломав ноги на снежной слякоти, выбрались наконец на дорогу и не просто поняли, а прямо-таки ногами и боками своими ощутили близкий отдых. Городок, открывшийся впереди, в каких-нибудь полутора километрах, был невелик, и название у него было необнадеживающее (Кляйндорф — Маленькая деревня), где уж устроиться всей дивизии, — но известно, когда ноги подкашиваются, и пеньку рад. И вот заспешили взводы и роты к черной ленте шоссе, обрадованно затопали по асфальту раскисшими ботинками, сапогами, а кто и валенками, забыв, что выпятились как мишени на этой шоссейке.

Комбат-один, капитан Тимонин, — инстинкт, что ли, какой подтолкнул, — как раз поднял глаза на темневший в стороне от дороги громадный дом с конусом кирхи над полукружьями башен и вдруг увидел сразу несколько мельтешащих вспышек. Это его спасло. Падая, он услышал над головой частые хищные посвисты. Усатый пожилой солдат, только что обрадованно топавший по сухой тверди, рухнул рядом с капитаном и все дергался, вскидывал плащ-палатку, словно собирался прикрыться ею от пуль. Сползая в снежную жижу кювета, капитан сообразил, что солдат был убит сразу, а вздрагивал, уже мертвый, от ударов пуль. Может быть, тех самых, что предназначались ему, комбату.

По всему полю застучали винтовки, зачастили автоматы. И уже «максим» откуда-то подал голос, не солидный, как обычно, а какой-то торопливый, дерганый, словно испуганный. Но что тем, наверняка хорошо укрытым пулеметам, эта беспорядочная стрельба? Похоже было, что тут и минометы не помогут, а нужны пушки, и не какие-нибудь сорокапятки, а потяжелее.

На шоссе вразброс лежало несколько солдат. Двое раненых сползали в кювет, выгибаясь от напряжения, и фельдшерица Катюша была уже рядом с ними, как всегда, высовывалась бесстрашно.

Тимонин мгновенно окинул глазом местность, оценивая обстановку. По всему выходило, что единственный путь к городку — эта дорога. А дорога нужна полку, а там и дивизии, — хочешь не хочешь надо атаковать.

Роты залегли в сыром кювете, растянувшись неровным пунктиром чуть ли не до самого леса, из которого они только что вышли, чтобы по прямой пересечь поле и поскорей выбраться на дорогу, серой, пустынной теперь змеей обегающую опушку.

Пулеметы уже не чесали дорогу, и с нашей стороны стрельба поутихла, затаились и те и другие, выжидали. Солдаты плотно набились в кювет. Никто не окапывался. Лежали скорчившись, чтобы не мочить и без того мокрые ноги в снежной жиже, накопившейся на дне кювета, посматривали в сторону городка, ждали команды. С мутного неба падал мокрый снег, таял на асфальте, на плащ-палатках убитых, лежащих на дороге.

— Матарыкин! — позвал Тимонин командира разведвзвода.

— Лейтенанта Матарыкина к комбату! — понеслось разноголосо в обе стороны.

Через минуту он увидел Матарыкина бегущим по кювету. Маленький, он почти не пригибался, но все равно наверняка виден был от кирхи. Но по нему немцы почему-то не стреляли.

— Ты докладывал, что впереди никого! — бросил Тимонин не оборачиваясь.

— Так точно. Сам прошел по этой дороге. Тихо было. Городок пуст, только бабы, и то немного…

— А церква?

— Церковь не успели. Но не стреляли ж…

— А ну давай своих в город! — закричал он. — Еще один такой сюрприз, и… сам знаешь.

Тимонин посмотрел вслед разведчикам, где ползком, где перебежками передвигавшимся по кювету, и махнул радисту:

— Командира полка мне.

Не прошло и минуты, как радист протянул ему трубку. Но на связи, Тимонин сразу узнал по скрипучему голосу, был заместитель командира полка майор Авотин.

— Давай сюда быстро, — сказал Авотин, не дослушав доклада.

Решив, что его не поняли, Тимонин снова начал говорить о положении, в котором оказался батальон, но майор опять перебил его:

— Немедленно сюда. Мы тут рядом, в лесу.

— А где сам?..

Предчувствие недоброго сжало сердце. Были они земляками с командиром полка, и может, потому или по какой-то взаимной душевной симпатии тянулись друг к другу.

— Приказ ясен?! — повысил голос майор.

Растерянно оглянувшись, Тимонин поймал вопросительный встревоженный взгляд своего начальника штаба лейтенанта Соснина и вдруг заторопился. Крикнув Соснину, чтобы оставался за него, он в сопровождении связного побежал по кювету, не замечая, что стылая вода порой захлестывает голенища.

Снова застучали пулеметы, снова заныли рикошеты в серой мгле, и пришлось сгибаться в три погибели, порой и просто ползти на четвереньках, погружая ничего уж не чувствующие руки в снежную мокрядь.

Штабные машины стояли за леском, заполонив шоссе. И дальше, сколько было видно, угадывались машины, повозки, люди. Образовывалась пробка, какие так любят немецкие летчики. Тимонин машинально глянул на небо. Тучи висели низко, без просвета, сыпал мирный мокрый снежок.

Возле штабных машин была непривычная суматоха: кто-то куда-то бежал, кого-то звал, громко, в голос. Заместитель командира полка майор Авотин, замполит подполковник Преловский и еще несколько офицеров-штабников стояли почему-то возле санитарной машины и смотрели, как Тимонин, разбрызгивая сапогами снежную жижу, шагал к ним, чтобы доложиться по всей форме. Это была странная пара — круглый от полноты Авотин и длинный, сухой от какой-то внутренней болезни, в круглых очках на большом горбатом носу Преловский — в точности Дон Кихот и Санчо Панса. Когда они стояли рядом, смотреть на них без улыбки было невозможно, но сейчас Тимонину было не до смеха, он искал глазами командира полка и не находил его.