Виктор Андреев - То, ушедшее лето [Роман]

Отец вздыхает:

— Ну что ж, ты прав, сын мой. День рождения не может отменить никакая война. Ты должен быть хорошо одетым. Это знак уважения к девушке. И к самому себе. Запомни это. Человек — не фазан. Ему не пристало красоваться перед самкой. Но в человеке должна быть… уважительность.

— Золотые слова, фатер, — присев на подоконник, говорит Димка. — Дело за портным. Как ты смотришь на Зариня?

— Заринь хорош на брюках, — задумчиво говорит отец. — Если бы речь шла о смокинге — тогда Юткевич… Но тебе никогда не придется носить смокинг, разве что время вернется на круги своя… Залманович, вот кто был мастер… но мир праху его… Пожалуй, Агафонов. Слегка грубоват, но — верный глаз. И у него есть совесть.

— О’кэй! — и, поболтав ногами, Димка нарочито небрежным тоном добавляет: — Я, знаешь ли, того… благодарен тебе.

Отец бросает на него быстрый взгляд, потом берет газету, разворачивает ее — хотя читать при таком освещении уже никак невозможно — и спрашивает незаинтересованно, как бы между прочим:

— Отчего это она так редко заходит? Стесняется? Или ты ее не приглашаешь?

— Ренька, что ли?

— Ренька… — задумчиво повторяет отец. — Тебе не кажется, что «Рената» звучит красивее?

Димка спрыгивает с подоконника.

— Пора затемняться, фатер.

Он опускает штору из плотной черной бумаги, включает свет.

— Пойду прошвырнусь.

Отец не говорит ничего и углубляется в газету. Не имеет смысла спрашивать Димку, куда он идет, все равно не услышишь ничего, кроме этого дурацкого «прошвырнусь».

Через какое-то время в комнату входит мать.

— Ушел?

— Ушел, — не поднимая глаз от газеты, говорит отец.

— Ты сахар, часом, не брал?

— Какой еще сахар? — теперь он смотрит на нее поверх газеты.

— Вчера полную банку насыпала, а сейчас смотрю — едва на донышке.

Отец совсем опускает газету, говорит еле слышно и как бы про себя:

— Сахару в бензобак и… ставь на автомобиле крест…

— В какой еще бензобак?

— Дай бог, чтобы ни в какой, — говорит он. — Дай бог…

Глядя со стороны, можно было и впрямь подумать, что Димка решил бездумно прошвырнуться по городу. В потертой кожаной куртке, недавно перешедшей к нему от отца, засунув руки в карманы, он шел, поглядывая на встречных девушек, и, если попадалась хорошенькая, бесцеремонно присвистывал, останавливался, глядел ей вслед.

Это были самые аристократические кварталы Риги — дома массивные, с вычурными фасадами, и в каждой квартире по десять-двенадцать комнат.

Но вот, дойдя до угла, Димка свернул налево, прошел один-единственный квартал и очутился как будто в совсем другом, грязном провинциальном городе. Дома вдоль длинной-длинной улицы походили на шеренгу солдат-ополченцев, которых выстроили не по росту, а как попало: высокие, коротышки, кособокие, кряжистые и такие, что не поймешь, в чем душа у них держится.

Рядом с угрюмым шестиэтажным домом приютился деревянный двухэтажный домишко — вход со двора, а во дворе — дровяные сараи, на веревках полощутся кальсоны, наволочки и до дыр застиранные рубашки, на помойке сидят две кошки, а третья пробирается к ним, брезгливо петляя между непросыхающими лужами.

Зайдя в этот двор, Димка убедился, что никто не наблюдает за ним, и негромко свистнул.

Минуту спустя, одно из окошек на втором этаже открылось и показавшийся в нем человек сделал знак рукой — заходи.

Димка поднялся по дряхлой лестнице и оказался прямо перед открытой дверью, где его уже ждал невысокий, болезненно полный парень в клетчатом пиджаке и при галстуке. Черные, гладко зачесанные волосы лоснились от бриллиантина. Парень слегка сопел.

— Привет Гарри Пилю, — небрежно бросил Димка, входя в крохотную прихожую. — Фатеры-мутеры вымелись?

— В кино, — коротко ответил парень, запирая дверь.

Они прошли в небольшую, старомодно уютную комнату, и Димка сразу плюхнулся на диван, но тут же сморщился:

— Хоть бы пружины сменили. А то ведь так прободение мягкого места можно заработать.

Парень, не отвечая, опустил на окошке черную штору и включил настольную лампу с матово-зеленым абажуром. Стало еще уютнее.

— Анька придет? — спросил Димка, выискивая на диване более удобное место.

— Да. Обещала. — Парень сел на письменный стол, рядом с лампой, и угрюмо сказал: — Просьба. Не называй меня при Аните Гарри Пилем.

Димка не отозвался. Уставился в одну точку и несколько минут молчал. Потом взглянул на часы.

— Где же все-таки Анька? Вечно у нее какие-нибудь фокусы.

— Послушай, а нельзя без этого? — глухо спросил парень.

С Димки сразу слетело все его благодушие.

— Думаешь, я бы стал Аньку впутывать, будь у меня другой выход?

Парень насупился. Слышалось только его сопение. Потом не выдержал, заговорил, но сбивчиво, с трудом подыскивая слова:

— Все, понимаешь ли… понятно. Понятно, а все-таки… Ну, как тебе сказать… Что-то тут… нехорошее. Гадкое. И главное — Анита. Уж пусть бы я или ты. Цель и средства… какая-то есть поговорка…

Димка весь подался вперед, слушая этот невразумительный монолог. Лицо у него стало жестким, уже не мальчишеским, и глаза прищурились не по-хорошему.

— Заткнись, Артур! — и Димка вскочил с дивана. Вскочил так неожиданно, что парень вздрогнул, поднял голову и почти испуганно уставился на Димку. А Димка тоже смотрел на него. В упор.

— Вот что, — сказал он медленно, — это дело мы обсуждать не будем. Я беру его на себя. — И он впервые усмехнулся. — Грех беру на себя. А ты можешь вымыть руки. С мылом. Как этот самый Пилат. Ферштеен?

Артур хотел возразить, он даже сделал какой-то протестующий жест, но в эту минуту задребезжал звонок. Резко, неритмично.

— Иди открой, — сухо сказал Димка, — Анька, наверное, пожаловала.

Артур сник. Покорно пошел открывать. А Димка направился было к дивану, но передумал. Сел на письменный стол, как перед этим Артур. Теперь лицо его было в тени.

Анита вошла в комнату оживленная, одетая, как всегда, с иголочки и, как всегда, без малейших следов косметики.

— Димчик! — она улыбнулась радостно, чуть приоткрыв свои ослепительные зубки, и протянула руку.

Не встав со стола, Димка пожал ее прохладную ладошку и показал на диван:

— Садись.

Она посмотрела на него недоуменно, хотя улыбка еще не совсем погасла на ее лице, мелкими шажками подошла к дивану и села именно там, где только и можно было сидеть, не опасаясь пружин.

Артур остался стоять у двери, прислонившись к косяку и нервно поправляя галстук.

— Я целый месяц тебя не видела, Димчик, — сказала девушка, закидывая ногу за ногу.

«Это ж надо… такие ноги!» — подумал Димка, отводя глаза и легонько барабаня пальцами по столу. Ответил он суховато: