Виктор Андреев - То, ушедшее лето [Роман]

Но почему-то не верилось в это. И Хуго по утрам стал дежурить в парадном, в доме напротив. И на третий день ему повезло. Эрик вышел около семи утра. Было еще темно, и Хуго, с одной стороны, боялся потерять его из виду, а с другой — Эрик мог услышать его шаги, потому что улицы были еще малолюдны. Но ни того, ни другого не случилось, и они дошли до вокзала. А там народу было уже много, следить стало легче, и Хуго увидел, что Эрик встретился с каким-то долговязым парнем. Они о чем-то поговорили, потом подошли к кассе, взяли билеты и сели на сигулдский поезд. До отправления оставалось еще минут десять, так что Хуго тоже успел купить билет. Сел он в хвостовой вагон и сразу высунулся в окно.

Вышли те двое в Ропажи. Но не за грибами же ехали — ни корзин, ни кошелок, только у долговязого торчала из кармана бутылка молока, да в руке был бумажный пакет — скорее всего, с бутербродами.

Хуго не решился выйти. Его бы застукали еще на перроне. Он доехал до следующей станции и оттуда вернулся в Ригу.

Человек, о которым Хуго теперь встречался почти ежедневно, сказал:

— Все это хорошо, но ты, мой ангел, должен внедриться в организацию. Снова стать у них своим человеком. И не тяни резину.

Он очень нехорошо посмотрел на Хуго, но денег дал, хотя последнюю бумажку добавил несколько поколебавшись.

На следующий день возле гимназии Хуго, как бы случайно, встретил Риту. Она еле поздоровалась с ним. Но он постарался как можно лучше сыграть в «прежнего Хуго», и девчонка стала постепенно оттаивать. Под конец он набрался смелости и пригласил ее в кино. К его удивлению, она совсем немножко посомневалась, а потом сказала: ладно, давай сходим.

Фильм был о композиторе Чайковском, музыки — до потери сознания, а какой-то князь с голым черепом все время подкатывался к кипящему самовару и аристократически хлестал чай. Но Рите фильм понравился. По дороге домой она загадочно и печально говорила о сродстве человеческих душ, а равно и об их отчуждении, о том, что «все-таки есть нечто предопределяющее» и проч. и проч. Хуго вел себя на пятерку с плюсом, глубокомысленно поддакивал и весь был — внимание.

Ему все время казалось, что Риткина болтовня имеет какое-то отношение к Эрику, но он подумал, что лучше это имя не упоминать. Тише едешь, дальше будешь.

А потом, уже лежа в кровати и напрасно пытаясь заснуть, он перебрал в памяти все обстоятельства этого идиотского вечера, и ему захотелось исколошматить ее — заносчивую зануду, в которую он когда-то был по-мальчишески влюблен, из-за которой ходил, как неприкаянный, и мечтал увидеть ее во сне. Кретин! Но когда он подумал, что девка до потери сознания втюрилась в Эрика, ему стало больно. А почему — один черт знает.

Но чувства чувствами, а вот организация-то, похоже, живет и здравствует. Это он сразу почувствовал и решил действовать соответственно.

Рита так никогда и не узнала о своей роли в том, что последовало за ее сближением с Хуго.

В тот день, а какой именно это был день, Ренька теперь ни за что бы не сумела вычислить, слишком уж все смешалось, запуталось, концов не соберешь, так вот, в тот день Валя не явилась на работу. Случай был редкий, но если бы не напряжение последних недель, Ренька подумала бы: мало ли чего, может, разболелись зубы, может, случайно дрова подвернулись на зиму, не упускать же случай… Но теперь, когда нервы у них у всех звенели, как натянутые струны, Валькино отсутствие не давало ей покоя.

Но сначала она все-таки зашла домой. Ни Доната, ни Ольги не было. Судя по всему, они даже не заходили, и у Реньки екнуло сердце…

Она наскоро перекусила, потом поерзала на стуле, стараясь думать о чем-нибудь постороннем, но, поскольку из этого ничего не вышло, сорвалась вдруг, как укушенная, с места и решила бежать в гараж, авось Димка еще там, он же иногда допоздна задерживается.

Но надо же! Она еще дверь запереть не успела — на лестничную площадку выглянула Магда.

— Послушай-ка, ты знаешь, что творится?

И, схватив Реньку повыше локтя, затащила к себе.

— Садись, — Магда чуть ли не силой шлепнула ее на стул. — Жрать хочешь?

Ренька помотала головой, потом спросила с явной нетерпеливостью:

— В чем дело-то?

— Красные уже под Ригой. Сегодня их в Балдоне видели. Приехало несколько танков, постояли, попросили показать им дорогу к городу… Может, они уже в Задвинье?

— Брехня, наверное. А если и так, то тебе-то что? — раздраженно сказала Ренька.

— Как это что? — вскинулась Магда; вскинулась и тут же увяла. Плюхнулась на табуретку, почти запричитала: — Да меня же… к стенке… Весь дом знает, что я с немцами спала. Донесут ведь, сволочи. Они же от зависти лопались: колбасу жрет, масло жрет, ни забот, ни хлопот, знай себе — патефон заводи…

Странное чувство овладело Ренькой: с одной стороны, действительно — шлюха, подстилка фашистская, но с другой… Ведь не вредная же, помогала, даже как-то по-своему оберегала Реньку от всякой грязи, заботилась, подкармливала… Так что же, плевать в нее теперь, так, мол, тебе и надо… И Ренька сказала:

— Да успокойся ты! Разнюнилась! Тоже мне — главный военный преступник. Расстреливать ее станут!

Поднялась, похлопала Магду по мясистому плечу. Не очень-то человечно было бросать ее безо всякого утешения, ведь не враг же, а просто дура, но не до дур было Реньке.

— Поговорим еще, Магда, не реви. А мне по делу надо. Ждут.

Магда покорно кивнула и стала сморкаться в огромный мужской платок. Горько ей было — никому до нее уже дела нет.

Димки в гараже не оказалось.

«Это ж надо, как рано смеркается», — сказала себе Ренька и с легкой грустью подумала, что лето проходит, скоро пожухнут листья, станут валяться на тротуарах коричневые каштаны, выскочившие из расколовшейся кожуры; придется таскать из подвала дрова, потому что в квартире станет сыро и неуютно, придется вставать, когда за окном еще темень, умываться ледяной водой, растапливать плиту, бежать на лестницу в холодный туалет…

— Барышня!

Не окликни ее этот сгорбленный человек, она бы прошла не поздоровавшись, хотя здоровалась с ним давно, потому что жил он в одном доме с Валькой и сто лет уже работал почтальоном.

— Ой, — сказала Ренька, — здравствуйте!

Он не замедлил шага, не взглянул на нее и, словно в пространство, сказал:

— Не ходите туда. Там полиция.

Так вот. Все так перепуталось, что когда они втроем оказались на взморье, и как воры ночные проникли в дачу Димкиного дядьки, то в голове у Реньки только страшно гудела и звенела пустота. Да ноги точно свинцом налились.

А Димка и Эрик все говорили и говорили нервным свистящим шепотом, из которого доходили до Ренькиного сознания только отрывочные слова, уже не будоражившие, а раздражавшие своей утомительностью и ненужностью, и от слов этих в ней что-то мелко-мелко дрожало.