Станислав Китайский - Поле сражения

– Зачем вы против них? – спросил его потом Венька Седых, подгоняя в машине золотник. – Всё равно всё кончено…

– Всё типер толко начинается, – ответил латыш. – Партии, люды, властью проверышь. Дай власть, увидышь, чего стоит. Ви не знаитэ пропорции сил. Судьба ны здесь решается, а в России. Много ещё будэт борьбы.

– Ну а потом? – спросил Венька.

Стунджайтис оглянулся, хоть и знал, что в машинном больше никого нет, и, помолчав, сказал:

– Я думаю, как и ви, – Советы вернутся. И это будэт справедливо.

Этот ответ Венька намотал на ус. Так Стунджайтис был впоследствии включён в команду.

Он занимался с людьми добросовестно, но без особого энтузиазма. Команда побаивалась своего капитана, как побаиваются ученики серьёзного учителя, и даже Кешка Черт никогда не отваживался перечить ему.

Холодные моросные дожди с сильными свистящими в прибрежных тальниках ветрами застали пароход далеко от дома. Люди стали простуживаться. Грелись горячим крепким чаем, обсушивались у Игната в кочегарке.

Потом дожди сменились снегами, а они всё лазили и лазили по тайге, пока берега на речках не сомкнулись прозрачным льдом, таким чистым, что запоздалые утки-серухи принимали его за открытую воду и, как на лыжах, скользили лапами при посадке, судорожно взмахивая крыльями и не понимая, в чём дело.

Затем погода установилась солнечная, но ветреная, забереги на Лене всё ширились, и клочки снега белели обрывками зимнего ультиматума.

– Рано, рано ноне захолодало, – удивлялся Игнат Тарбеев, – так она, глядишь, и до сроку станет. Обче-то Лена – река точная, но и на старуху бывает проруха. Ей только дайся подкузьмить нашего брата…

Снега спускались с гор всё ниже и ниже и наконец за трое метельных суток наглухо сбинтовали землю. Вода в реке сделалась свинцовой. «Ермак» надрывался, молотя её широкими лопастями гребного колеса, а подавались вперёд туго. Шли теперь с рассвета дотемна, пока видели фарватер.

На пристанях задерживались недолго. Машарин в сопровождении счетовода и неизменного Седыха заходил в контору, где его дожидался скупщик, осматривал хлебные склады, выдавал скупщику небольшой задаток, а на остальное писал расписку.

– Ваше степенство, побойтесь бога, – умолял скупщик, – вдруг пожар али чё, я же по миру пойду! Хлеб – вот он! Давайте деньгами.

– Деньги весной, когда заберём хлеб. Не хотите, продавайте другому.

– Ладно уж, весной так весной, – соглашался скупщик, пряча в карман расписку. – Теперь ишшо и карауль его здеся. Никогда такого не было. Всегда деньги чистыми…

Система расписок помогла Машарину сохранить половину отцовских денег, на которые он надеялся закупить оружие.

– А хватка купца у вас есть, – говорил Стунджайтис, расставляя вечером шахматы. – Ви был бы очень богат, как Рокфеллер. У вас живёт это в душэ.

– Я и так богат чересчур, – отвечал Машарин.

– Это не ви, это ваш отец. А ви бы размахнулись шире. Когда играешь в шахматы, можно узнать, как человек в жизни живёт. Ви вот практик, без романтики. Это немножко скучно. Ви не смогли бы стать морьяком.

Машарин знал, что люди для латыша делились на две неравных части: на тех, кто может быть моряком, и на тех, кто в моряки не годился. Первых он любил, к остальным относился с прохладцей, ожидая с их стороны любого подвоха.

– Человеку бэз романтики трудно жит: у него не имеется стимула. Это опасно, когда люды бэз романтики. Особенно умны люды. Они всегда плохо кончают. Это циники. В вас это тоже есть. Мне всегда интэрэсно, зачем ви пришлы в революцию? Революция – это порыв, мечта!..

– И расчёт, – добавил Машарин. – Революция не разрушение, а созидание. Вы взялись бы строить корабль, не имея точных расчётов? Нет. Романтика – это у вас от эсеров. Это у них везде одна романтика. А у нас в программе расчёт, арифметика. Я инженер и смотрю на вещи как инженер. Романтиков и без меня хватает. Вам романтики, насколько я понимаю, тоже не очень нравятся в революции. Иначе вы были бы с ними. Анархизм – вот где романтика! А большевики – люди трезвые.

Стунджайтис хмурил красный лоб и молчал – на доске создавалось угрожающее положение.

– Ви знаетэ теорию? – спросил о шахматах капитан.

– Изучал.

– Это скучно – знать, что раньше уже кто-то так играл. Все знать скучно, открытий нет.

– Морские пути тоже не вами открыты, но вас всё-таки тянет туда. Каждый открывает для себя мир заново. Дети расшибают лбы о те же углы, что и отцы и деды. Знания всё же помогают избегать лишних шишек. Каждая теория, Карл Карлович, даёт возможность творчества. Иначе это догма. В том числе и революционная теория. Вот что и привлекательно у Ленина: расчёт и творчество. Вот почему я за социализм, а не за богатство собственное.

К Скокиной подходили в темноте. Пристань была не освещена, причаливали почти вслепую. Пароход ломал бортом лёд, и нельзя было понять, что трещит – лёд или борт. Матросы матерились зло и отчаянно, будто их самих зажимало в чёрной, всё сужающейся трещине.

– Сто-оп, машина!

– Ну, ещё три перегона – и дома! – облегчённо вздыхали люди.

Утром пароход пришлось отдалбливать.

Машарин с Венькой и счетоводом участия в этом не принимали, они подались в контору.

Местный перекупщик, разбитной малый с острым исподлобным взглядом, в отличие от других на расписку согласился сразу, но просил отоварить её за зиму мануфактурой и бакалеей, благо если напрямую, по зимнику, то до Приленска тут не так и далеко.

– Деньги теперя что пена, – говорил он, – нету у меня к им веры. Расписка надёжнее. Да и мужику выгодней товаром получить – с денег рубахи не сошьёшь и щей не посолишь имя.

Пока счетовод писал расписку и мусолил деньги, пароход подал голос – можно трогаться. Но вдруг в контору ворвалось пять мужиков в коротких добротных полушубках.

– Погодить не можете? – рявкнул им Венька.

– Некогда, – деловито ответил низкорослый мужик с круглым бабьим лицом и наставил на Веньку револьвер. Остальные взяли на прицел других.

– Руки к боку, господа хорошие! – с удовольствием сказал мордатый, показавшийся Машарину чем-то знакомым. – Косой! Обшарь-ка их!

Сухощавый парень с близко посаженными у кривого носа глазками, держа наизготовку наган, ловкими воровскими движениями обшарил счетовода, переложил в свой карман всё, что нашёл, и направился к Машарину.

– Я сам, – возразил Машарин.

– Руки! Клёпанный в нюх!

– Не огорчайтесь, гыспада, – сказал мордатый, – ваши деньги пойдут на освобождение России от такой же мрази, как и вы.

– Так вы партизаны, чё ли? – крикнул Венька.

– Ыменно партизаны, холуй нечёсаный. Ыменно партизаны!

– Тогда не дури. Мы вас по всей Лене ищем.

– Руки! Нам мыногие ыщут, – коверкал язык мордатый, – А находим мы!