Станислав Китайский - Поле сражения

– Да ты садись, Илларион Артемьевич, – сказал Горлов, – в ногах правды нету.

– В задныцэ правда? – улыбнулся Гогитидзе, и нельзя было понять, шутит он или сердится. Но, видно, шутил, потому что всё-таки сел.

Командиры с любопытством рассматривали Батю, про которого ходили в народе легенды, и невольно поддавались его обаятельному магнетизму, спешили улыбнуться, когда белозубо улыбался он, и мигом серьёзнели, когда лицо его принимало серьёзное выраженне. Один только Машарин оставался равнодушно-спокойным, да откровенно насмешливо смотрел на гостя из своего угла лучистыми глазами Лесников. Горлов нервничал, всё время порываясь что-то сказать, но сдерживался, выжидал, когда мысль прояснится для самого.

– Ну что же, – подвел итог разговору Машарин, – мы к себе никого не тянем. Не желаете присоединяться к нам, не надо. Действуйте самостоятельно. Только не мешайте. Патронов мы вам выделим, но денег дать не сможем, у самих в обрез, а расходы предстоят большие. На этом разговор будем считать закопченным.

Гогитидзе кивнул, не глядя на Машарина, видно, обидевшись на отказ в деньгах.

– Нет, подожди! – решительно поднялся Горлов. – По-моему, мы, товарищи, допускаем тут большую ошибку. Нельзя нам отталкивать от себя такого прославленного командира, как товарищ Гогитидзе. Имя его как борца-революционера широко известно по всей Сибири. Его верность революции испытана годами вооруженной борьбы против царизма и контрреволюции. У товарища Гогитидзе имеется опыт руководства таким большим воинским подразделением, как дивизия Красной армии. Народ доверяет ему и тянется к нему. При одном имени Бати дрожат поджилки у кровососов. Это имя – знамя! – крикнул Горлов и обвел глазами залу, разом уловив во взглядах понимание и поддержку.

Гогитидзе без выражения слушал лестные слова, терпеливо дожидаясь, чем это кончится.

– А теперь давайте посмотрим другую сторону…

Александр Машарин. Организатор нашего восстания. Его мозг и направляющая сила. Мы все уважаем его и знаем его преданность делу пролетариата. Но имя Машарин – увы! – непопулярно. Кто такой Машарин? Пароходчик, золотопромышленник, эксплуататор и кровосос? Вот какие мысли возникают у трудящихся при упоминании этой фамилии. Раньше, чем идти к Машарину, каждый задумается: не сложит ли он голову не за дело всемирной революции, а за корыстные цели миллионщика? Объяснять каждому истинную позицию товарища Машарина не станешь. Делу революции это приносит вред. Поэтому я предлагаю избрать командующим нашим Придонским партизанским фронтом товарища Гогитидзе. А товарищ Машарин пусть будет его боевым заместителем.

– Машарин большевик, а не миллионщик! – взорвался Ульянников. – А ты демагогию разводишь!

– У нас есть командующий, – поддержал Седых, – командует по уму, а как другой кто будет, тут ишшо подумать надо.

– Дарагой, зачэм? Ны нада! Машарин хароший камандыр, я хароший камандыр. Сам Каландаришвили мне руку подаёт! Знаешь земляка моего? Каждый сам ваюэт! Абыжать никаго ны нада!

– Какая тут обида? – вспылил Горлов. – Не понимаете разве, что это в интересах дела? Все мы готовы погибнуть за советскую власть каждую минуту и с радостью идем на эту смерть. При чём тут личные обиды, если дело у нас общее?

– Так Гогитидзе не признает советской власти, – сказал Ульянников.

– Пачэму нэ признает? – возразил, рывком вскинув голову, Гогитидзе. – Прызнает! Я лично протыв всякой власти. Лично, понымаешь? А народ установит савэцкую, – я защищать её буду. Жэлание народа – закон! Моё дэло Колчака бить!

– А зачем? – спросил Ульянников. – Тебе ведь всё равно, какая власть. Мы, большевики, за Советы, эсеры – за учредиловку. А тебе всё равно? Значит, можно и не бить Колчака.

– Ви не прави, Ульянников, – поднялся с места Стунджайтис. – Освобождение от колчаковского режима – дело всего народа. Ми должны поддэрживать всех, кто есть противник его. Гогитидзе не просто противник. Он есть борэц. Товарищ Горлов, по-моему, прав. Дело освобождения только вииграет, если камандовать фронтом будит таварищ Гогитидзе. Думаю, Александр Дмитриевич поймет нас правильно.

Машарин не был готов к такому повороту дела и не смог даже лёгким кивком ответить на реплику Стунджайтиса. Опёршись побелевшей скулой на кулак, чего обычно не позволял себе делать в присутствии посторонних, он пристально рассматривал невыцветший прямоугольник синьки на стене, где, как он знал, ещё недавно висел литографический портрет Верховного правителя. Иногда взгляд его отрывался от этого пятна, скользил по лицам, не задерживаясь ни на ком в отдельности, и снова возвращался на прежнее место. Со стороны можно было подумать, что вопрос о замене его на посту командующего для него давно решённый.

Но это было не так. Острая обида, сначала полоснувшая только по сердцу, теперь затемнила и сознание.

Ему казалось, что он только теперь правильно понял всегдашнюю ершистость Горлова, которую раньше принимал за бескомпромиссную прямоту преданного делу человека, а на самом деле бывшую только несдержанностью властолюбца. Даже кожаная куртка-«комиссарка», в которую, несмотря на духоту, оставался затянутым начальник штаба, вызывала у Машарипа неприязнь. Его злило и кажущееся безразличие Стунджайтиса, и беспомощность Ульянникова, и умная насмешливость Лесникова. Особенно выводил из себя нагловато-уверенный вид Гогитидзе, посматривавшего теперь на всех, как на подчиненных. Ему, конечно, хочется стать командующим.

«Подожди, подожди, – уговаривал себя Машарин, – тебе-то чего хочется? Власти? Почестей? Славы? Но ты ли клялся себе быть только чернорабочим революции?» – и он усмехпулся над собой, облегчённо переводя дух и приобретая способность слушать и понимать соратников.

Все ещё спорили, и конец этому спору должен положить он, Машарин. Он поднялся, откинул пальцами со лба крутую прядь, постучал по столу карандашом, требуя полной тишины.

– Я поддерживаю кандидатуру товарища Гогитидзе на должность командующего. Вы согласны принять её, Илларион Артемьевич?

Гогитидзе в ответ неопределённо развёл руками, что должно было означать то ли «что поделаешь», то ли «надо подумать ещё».

– Ну, вот и прекрасно, – сказал Машарин, правильно истолковав этот жест как знак согласия. – Думаю, что члены ревкома и командиры не сочтут нужным заменять остальных должностных лиц. Начальником штаба фронта по-прежнему остаётся товарищ Горлов, комиссаром – Ульянников. Под моим командованием прошу оставить нашу партизанскую группу.

– Подожды, – остановил его Гогитидзе. – Какой такой комиссар? Какой началник штаба? Мине не нада комиссара! Начальник штаба я сам найду!

– Ничего не выйдет, Илларион Артемьевич. Этих людей вам назначает ревком.