Игорь Николаев - Линия фронта

В эту ночь саперы двигались быстрее. Они упрямо стремились догнать своих. Наумов по обычаю задевал Янкина:

— Шевелись, служба!

Янкин сутулился, у него покручивало — на смену погоды — раненую руку, но он не признавался и тяжеловато греб ногами. Он шел впереди Наумова, и приятель не видел лица его, однако чутьем уловил, что лучше примолкнуть.

Ночью только и просыпались по-настоящему войсковые тылы. По ту и по эту сторону фронта скрытно двигались войска и обозы; ночью же выходили на тропу разведчики и саперы, крались по глухим проселкам, по дремотным опушкам и оврагам чуткие дозоры. И лишь обманчиво казалось, будто местность эта пустынна и мертва.

Взвод, как и подобало, передвигался с мерами предосторожности. Дозорные уже не били тревогу, по пустякам, знали, что немец без дорог потемну не шляется, а если и замечали живых людей, то убеждались: это попавшие в переплет бойцы или беженцы, которые после первого знакомства с «новым порядком» предпочитали идти в темное время. И те и другие, завидев вооруженных дозорных, уклонялись от встреч. Однако встречались и такие, что выходили из укрытий, вступали в переговоры, пытались выяснить обстановку и рассказывали о своих наблюдениях. Кое-кто из них присоединялся к саперам, иные же уходили, считая за благо действовать по своему разумению.

Евгений жадно расспрашивал каждого, хотя относился к незнакомым людям с неприязнью, подозревая всех, кто не в строю, в дезертирстве.

— Куда идешь? — обычно спрашивал Евгений.

Чаще всего боец махал рукой и отвечал: «Туда…» Туда — значило к своим, за линию фронта. Это угадывалось по его голосу, виду и поведению. Боец вымучивал свою историю, и в ней переплетались действительные приключения с вымыслом. В зависимости от характера и темперамента рассказчики рисовали картину войны по-разному. Одни, растерявшиеся от непредвиденных событий, твердили: немец валом валит и нет ему удержу. Были и степенные, твердые воины, сохранившие выдержку и веру в победу. Встречались и шептуны. Эти, поговорив о том о сем, доверительно сообщали: «Еще не то будет…» Попались среди отходящих два или три красноармейца из своей дивизии; один даже рассказал о гибели знакомых разведчиков, назвал Аню. Это огорошило Евгения, хотя он ничем себя не выдал.

В рассказах, основанных на пестрой смеси из личных переживаний и отзвуков событий на других участках фронта, чаще всего, по неизвестно как докатившимся слухам, передавались сведения о героической пятой армии, которая якобы еще держала Полесье. Говорили, что немецкое наступление на Киев захлебнулось и что именно под Луцком и Житомиром пустили немцу юшку из носу… Рассказы эти вселяли надежду в благополучное завершение тылового рейда.

На рассвете дозорные приволокли к Крутову небритого детину. Смерив глазами моложавого Евгения, задержанный откинул за спину руки и расставил ноги. Винтовку его держал Дубак, который и доложил:

— Ругается…

Словно в подтверждение, детина выпалил:

— Пошел ты… Праведник…

— Прекратить разговоры! — оборвал Крутов. Этот боец ему сразу не понравился. — Куда путь держишь?

— А ты кто?

— Командир.

— А-а… — Задержанный кивнул головой на запад: — Туда.

— Не в ту сторону топаешь, — сказал Евгений, уже не скрывая своей неприязни.

— Да?

— Да. Фронт вон где…

— А мы вокруг шарика… С тыла.

— Сволочь! — не сдержался Наумов. — Дать ему прикурить!

Детина поиграл желваками, шевельнул грудью и сказал тихо, с издевкой:

— Все бегут, и ты рванешь, команди-ир…

Евгений приказал связать дезертиру руки и вести с собой. Но не успел Наумов шагнуть к нему, как тот прыгнул в сторону и запетлял. Наумов подался за ним, но, видя, что дезертир приближается к кустам, вскинул винтовку. Саперы молча смотрели, как Наумов не спеша ведет ствол. До кустов оставалось шагов пять, но Наумов, не стрелял, и в эти секунды никто не проронил ни слова. У самой опушки дезертир оглянулся — там его и настигла пуля.

Бойко метался на носилках и бредил:

— Нож… нож… Женя! — В горле у него клокотало. Евгений не отходил от Бойко. Тот никого не узнавал.

Ему требовалась безотлагательная помощь, и Буряк вызвался сходить в село — поискать лекаря. Идти засветло, на виду, было рискованно, но иного выхода не было. К тому же кончились продукты, саперы нащипали кой-чего на огородах, и, по словам Наумова, близилось морковкино заговенье.

Евгений объявил привал. Расположились в яру, возле холодного, прозрачного ключа. Ни леса, ни кустарника здесь не было, и Евгений долго колебался, прежде чем позволил развести небольшой бездымный костерок — вскипятить чаю для раненых.

Бойко не приходил в себя и, кроме глотка воды, ничего не принимал. Евгений с жалостью глядел на его обтянутые скулы и потускневшие зрачки. Затем достал устаревшую карту, внимательно взглянул на нее. Но взвод уже давно находился за пределами листа: даже надписи по обрезу, у оборванных ниток-дорог, мало что говорили.

— Я готов, — доложил Буряк.

— Одна нога здесь, другая там! — напутствовал Евгений его и Туркина, которого отделенный брал с собой…

Почти до самого села Буряк и Туркин шли по ложбине. На выгоне, за ветряком, постояли, всматриваясь в ближнюю улочку, но ни своих, ни чужих не заметили; только из крайней хаты показалась старуха в платке, прошла к тыну, сняла кринку и побрела назад.

Буряк с Туркиным переглянулись.

— Разреши, товарищ сержант… Схожу, вообще… — Голос у Туркина был ломкий, будто он стеснялся своих слов. Пальцы шарили по нестриженому затылку, перебирая взмокшие и оттого темные кисточки волос.

Буряк еще раз выглянул из-за ветряка. Село по-прежнему было мертво. Туркин, приняв молчание сержанта за согласие, поправил ремень с подсумками и ладонью присадил на голове пилотку. После контузии и возвращения из лазарета Туркин был уже не тем юнцом, которого страшил каждый выстрел. Товарищи смотрели теперь на него как на «старичка» и вполне надежного бойца. Туркин отмерил глазами, сколько шагов до бабкиного подворья, соображая, как бы незаметней туда проскочить. И все же рука его невольно елозила по вороту, подвижные пальцы перебрали пуговки, перескочили на клапан гимнастерки, расстегнули и застегнули его.

— Туркин, я сам… Жди! — властно остановил его Буряк.

Где-то поверху дунуло, ветряк скрипнул крылом. Сержант перекинул винтовку в левую руку и частым шагом подался к огороже. Ему померещилось, будто за плетнем таится кто-то, он ускорил шаг и с маху перескочил во двор. Не глядя по сторонам, чтоб не терять времени, вошел в хату. Старушка ставила в печь чугунок и не сразу обернулась.

— Бабушка! Здравжлаю…

Старуха поставила в угол рогач, закрыла заслонку и только тогда глянула на гостя.