Игорь Николаев - Линия фронта

— Отступали к озеру, на переправу… — сказал Янкин.

— А может, Наполеон наследил? — прищурился Наумов, но его шутку не приняли.

Затерянная в болотистом краю глухая лесная дорога, однако, вызывала в памяти минувшие события. Невзгоды и опасности настоящего времени как бы сдвинулись в прошлое, бойцы шли спокойно и расслабленно, как будто дело, которое они вершили, уже закончено и никаких угроз со стороны реального противника не существовало. Евгений достал лист полусотки, но ориентироваться было не просто: грунтовка, на которую они напали, была накатана, скорее всего, по одной из бесчисленных просек. Пока Евгений совмещал стрелку компаса да ориентировался по карте, саперы все же ударились в историю — толковали о гибели француза на Березине, о тогдашних партизанах — Василисе и Денисове, о Багратионе и Кутузове и иных памятных сердцу русского человека именах. Однако в сознание настойчиво вторгались настоящие события — где-то за лесом началась канонада; саперы знали о взятии Борисова, знали, что наши войска вели бои на подступах к столице Белоруссии, и что северней Палика кавалеристы генерала Осликовского взяли Вилейку и Красное, перехватили железку Минск — Вильнюс. Кто-кто, а саперы представляли, каково двигаться войскам в лесисто-болотистой местности, где с дороги не соступишь, знали, что многие мосты и участки дорог разрушены партизанами и войсковыми опергруппами.

Пройдя по лесу километров пять, саперы выбрались на открытое место. Евгений тотчас повернул на юго-запад: нужно было приблизиться к полосе наступления дивизии, которая форсировала Березину. Справа осталась деревня. Между ней и лесом, закрытые от наблюдения зеленой кустистой гривкой, и направились саперы: они шагали по проселку, дорога оказалась малоезженая и безлюдная. Правобережная местность была заметно выше и суше, лесные прогалины всюду запаханы, и не только по целехоньким деревенским крышам, но и по всяким мелким приметам ощущалось, что хозяйство здесь надежно поддерживалось жителями. Чем дальше продвигались саперы, тем ощутимей была их радость. За пологой возвышенностью открылась еще деревня, и тоже не сожженная; вместе с возделанными полями это неопровержимо показывало, кто оставался действительным хозяином районов. Деревенька была невелика, дорога вела через нее, и вскоре саперы зашагали по улице.

— Красные! Наши! — вопили дети. Взрослые не выказывали особых эмоций, не то что в ранее освобожденных, зачастую сожженных весках. Жители этой деревни, по существу, не знали оккупации.

И тем более приятно было встретиться с этими, людьми, в их сдержанной сосредоточенности Евгений улавливал неколебимую веру в жизнь, в несокрушимость простого человеческого бытия. «Чему тут удивляться? — было написано на их лицах. — Мы вас ждали, верили, что придете…» Евгений и не удивлялся такой встрече, он будто приготовился к ней и с любопытством поглядывал на деревца с зеленеющей завязью, а в крайнем дворе — с приткнутым к сараю турничком — висели довольно крупные яблоки.

Издали донеслись звуки боя. Крутов убедился, что направление взял правильное — к железной дороге, куда они стремились со своей взрывчаткой. Он остановил саперов, заговорил с проходящей женщиной, и тогда подтвердилось, что здесь действительно жили вольно, они сохранили даже сельсовет и правление колхоза; женщина поведала, что километрах в восьми, за непролазными топями, стоял немецкий гарнизон, там теперь бились партизаны, оттуда неслась пальба.

День стоял жаркий, саперы двигались вяловато. Наумов, поотстав, в упор разглядывал встречную женщину, покуда та не отвела глаза.

— Иди, солдатик… иди…

На пыльном проселке появилась подвода, к избам подвозили раненых из партизанского отряда, они охотно обрисовали Евгению ход боя. Саперы напились у колодца, миновали правление колхоза с небольшим, взятым в самодельную рамку, выцветшим портретом Ворошилова на фронтоне крыльца и поспешили своим маршрутом. С километр отмерили они по этому же проселку, затем по меже свернули западнее, в обход боя, и прибавили шагу. Скоро саперы попали на тропу, пересекли выгон и углубились в лес.

— В бору неприветно… — сказал Наумов. — Может, с дерева в тебя целят, а ты беспомощный.

— Эко! Святое место лес, все знают, — возразил Янкин.

— Про тутошних не спорю, а я — не привык…

— Упрям же ты, сержант! Если каждый зачнет выбирать, где ему удобней, что будет?

— Ничего не будет, кроме выгоды. Отдыхать, так с комфортом. Здесь, что ли, привалимся?

Янкин внимательно окинул взглядом лесную гущину, но всюду было одинаково хорошо, прохладно и немного сумрачно, и трудно было отдать предпочтение какому-то определенному месту. Он глубоко подышал, видно было, что об отдыхе он до последней минуты вовсе не думал, но вот выпало поддержать разговор, и он решительно повел головой вдоль просеки:

— Можно. Где стал, тут и стан.

— И напрасно. Во-первых, нужен водопой, во-вторых… Эх, Янкин, не дорос ты! Прошел населенный пункт и не обратил внимания, что жильцы в юбках!

— Как язык поворачивается! После того что люди перенесли…

— По-ошла писать губерния… — сказал Наумов и оборвал фразу, поняв, что затеял разговор, неприятный для Янкина, что иссеченный взрывом Янкин, о сердечной сумятице которого сержант знал, не мог поддержать такое балагурство.

Евгений рассеянно слушал бойцов и был рад, что они бодры, что все складывалось хорошо и по времени группа успевала в назначенный квадрат. Он первым перескочил ручей, вышел на травянистую колею, подождал, пока перебрались саперы с тяжеленными мешками на плечах; лесная дорожка держалась ручья и пропадала за поворотом, где нависали над ней, как шалаш, две надрубленные лесины. Евгений повел группу по неожиданно обнаруженной дороге.

За поворотом саперы встретили кучку партизан, которые вели пленных. «Попались, гады…» — злорадно подумал Евгений, но, по мере того как пленные приближались и Евгений всматривался в их лица, злорадство его рассеивалось. Пленных было двое, они покорно плелись со связанными руками, у переднего волочился по пятам рваный, с вывернутой грязной подкладкой рукав. Вероятно, оба не сомневались в своей судьбе, обреченность проступала даже в их походке.

— Куда ведете? — спросил Крутов, остановившись.

— В штаб.

Вероятно, ответ конвоиров был понят пленными, потому что лица их посветлели. В штаб — значит, не будут расстреливать! И все-таки это были уже не те пленные, каких видывал не так давно Евгений на Кавказе, не говоря уж об Украине. Те были бравыми вояками, эти же — мокрые куры; в их глазах застыло безразличие, они не чувствовали ничего, кроме удручающей покорности и боязни расправы над ними… И даже после того как поняли, что жизнь в безопасности, на их лицах осталось вместе с робкой радостью и сомнение, как будто освобождение от войны не составило им особого удовольствия.