Алексей Першин - Смерч

Ленька сделал два шага.

— Кру-гом!

Ленька повернулся лицом к шеренге.

— За опоздание на построение, за курение в неположенное время и в неположенном месте объявляю вам, курсант Костров, два наряда вне очереди. Встаньте в строй.

Багровый от стыда Ленька занял свое место в строю. Вечером, в часы личного времени, Ленька мыл полы в помещении роты. То же самое делал он и на следующий вечер.

Денис с Вадимом немедленно взяли над ним шефство. Сразу после подъема заставили быстро натянуть брюки, намотать обмотки и обуться. Вскоре надобность в таких чрезвычайных мерах отпала. Ленька «осознал» и так наловчился, что выбегал на плац раньше своих шефов.

Занятия шли своим чередом. С утра общеобразовательные дисциплины, уставы, изучение оружия. После обеда — строевая на плацу, полевые занятия по тактике, стрельба. Раз в две недели ходили в наряды. День был уплотнен до предела. Редко выпадала свободная минута. Хотя распорядок дня предусматривал личное время, на самом деле время это поглощали те же солдатские заботы: постирать подворотничок, надраить до солнечного сияния пуговицы, бляху, ботинки. Денису иногда удавалось выкроить свободные полчасика. Тогда он бежал в автороту, где среди шоферов, как бывший тракторист, завел себе приятелей. Мечтал с их помощью научиться водить автомашину.

Наступила зима, выпал снег. Затоптанный курсантскими ботинками плац, казалось, был покрыт несвежей белой скатертью.

За два дня до годовщины Великой Октябрьской революции курсанты принимали присягу. Училище выстроили на плацу в каре. Знаменосец и двое ассистентов с шашками наголо вынесли под барабанный бой знамя. У Дениса мурашки побежали по спине. Искоса взглянул на стоявшего рядом Вадима. Тот смотрел прямо перед собой. Неподвижный строгий профиль, брови чуть сдвинуты. Денис понимал, чем полна была его душа.

Одного за другим вызывали курсантов из строя, они подходили к невысокой кафедре, стоявшей в центре каре, и читали текст присяги. Вот вышел Вадим. Когда он дошел до слов «Если я нарушу эту свою клятву, то пусть покарает меня рука трудового народа», голос его, исполненный искреннего чувства, достиг таких нот, такого пафоса, что волнение, точно удавкой, перехватило Денису горло. Он давал присягу одним из последних. Видно, перегорел заранее, прочитал текст вяло и, недовольный собой, вернулся в строй.

Ужин в тот день был обильнее, чем обычно, присяга — это праздник.

В декабре ударили морозы. Однажды в морозный вечер, когда к концу подходило личное время, Денис, без шинели, сломя голову мчался из автороты к себе в казарму. Взбежал на второй этаж, рванул дверь в коридор и оказался лицом к лицу с усатым старшиной, в котором тотчас признал соседа по палате в московском госпитале — Сергея Кузьмича Буровко.

Денис оторопело смотрел на старшину, от растерянности не зная, что сделать, что сказать.

— Вы шо ж, курсант, литаете, як той школяр, аж людей чуть с ниг ны сбываетэ?

— Прошу прощения, товарищ старшина. Тороплюсь.

— Торопыться трэба ны спиша. — Старшина внимательно вгляделся в лицо Дениса и отступил на шаг. — Погодь, байстрюк, где ж мы с тобою встричалыся?

— Так точно, товарищ старшина. В прошлом году, в госпитале в Москве. Курсант Чулков.

Наконец-то Денис догадался встать по стойке «смирно» и откозырять старшине.

Буровко козырнул в ответ и улыбнулся в усы.

— Памятаю, памятаю… Титка у тэбэ дуже сэрдыта, риминца у менэ просыла…

— Так точно.

— А мэнэ опять пид Сталинградом шкарябнуло. Направылы сюды для дальнейшего прохождения… Ну поспишай. Та щоб бильше без шинэли не выбигав. Марш!

Денис помчался в роту, спеша поделиться с друзьями радостной новостью: в училище будет служить знакомый старшина, глядишь, какое-нибудь послабление от знакомца можно получить. Но едва он вбежал в помещение роты, как раздалась команда на построение. Курсантов выстроили в коридоре. Перед шеренгой появились командир роты — старший лейтенант Замойляк и старшина Буровко.

— Товарищи курсанты! — сказал Замойляк, человек с полным высокомерным лицом и жесткими глазами. — Нашего полку прибыло. Старшина Буровко Сергей Кузьмич, фронтовик. — Затем обратился к Буровко: — Командуйте, товарищ старшина.

Сказав это, Замойляк удалился.

Вооружившись списком, старшина сделал вечернюю поверку. Затем прошелся вдоль строя и сказал:

— Рад служить с вами вместе. — Бросил взгляд на Дениса. — Предупреждаю: поблажек никому не будет. Все вы для меня равны. Дисциплину потребую по всей строгости и справедливости военного устава. Разойдись!

Дениса удивило, что Буровко говорит по-русски без малейшего акцента. Впоследствии понял: для Буровко это вопрос дисциплины. В строю он преображался и не позволял себе вольностей, что исключало из его речи украинские слова.

В полночь раздался сигнал тревоги. Старшина Буровко приказал роте построиться во дворе.

— Смирно!

Курсанты замерли. Только поскрипывание снега под сапогами Буровко нарушало тишину зимней ночи. Крупные хлопья снега, кружа в воздухе, ложились на плечи и шапки курсантов, оседали на бровях, ресницах, на сивых усах и мохнатых бровях старшины.

Буровко прошелся перед строем. Потом остановился и что-то достал из кармана. В правой вытянутой его руке на бумажке лежал окурок. Самый обыкновенный окурок цигарки-самокрутки.

— Что это? — спросил он курсанта Кокарева.

Тот вздохнул и трагическим голосом произнес:

— Бренный остаток козьей ножки. Но я, товарищ старшина, отродясь не курил. Еще в детстве слышал: один миллиграмм никотина убивает лошадь.

Глухой смех всколыхнул роту. Не выдержав, коротко хохотнул и Буровко. Но тут же построжал:

— Я отменял команду «смирно»?

Рота затаила дыхание.

— Этот окурок командир роты нашел в казарме… Кто его кинул?

Строй не шелохнулся. Старшина, сдерживая раздражение, покачивался на носках.

— Виновных нет? Добро. Командиры отделений ко мне!

Сержанты и младшие сержанты тотчас выскочили из строя и вытянулись перед Буровко. Все они были как на подбор: высокие, упругие, сильные.

— Взять по две лопаты и по три лома на отделение.

Вскоре шанцевый инструмент был доставлен в строй и распределен между курсантами.

— Р-рота! Напра-во! Бегом арш!

Марш-бросок продолжался довольно долго. Пустынными темными улицами добежали до пустыря, что находился неподалеку от окраины городка. Здесь старшина остановил курсантов и приказал им вырыть яму в мерзлой земле. Копали при свете электрического фонарика. Промерзшая на метр почва звенела под ударами ломов, брызгала искрами и осколками, если попадался камень.

Когда яма полуметровой глубины была готова, последовала команда: